Дэвид Харви - Социальная справедливость и город

Лефевр сравнивает эту первую стадию урбанизма — политический город — с двумя другими, более поздними стадиями — торговый город и промышленный город. Переход от политического города к торговому может пониматься как внутренняя трансформация урбанизма. Город все еще функционировал как политическая, идеологическая и военная сила, но отчасти в результате растущих потребностей городского населения город также вынужден был расширять свои торговые функции. Таким образом, город принял на себя роль посредника между сферами спроса и предложения внутри расширяющегося пространства торговли. Эта роль сохранялась за ним всегда, но в эру расцвета торговли она стала преобладать над остальными. Городская трансформация в период промышленной революции не может рассматриваться как трансформация, вызванная изнутри. Новая форма урбанизма в общем-то выросла вне старых городов и впоследствии впитала в себя старые и более традиционные функции политического и торгового города. Принципиальной для этой формы урбанизма была реорганизация производственных сил, которая давала преимущества от механизации, технологического усовершенствования и экономию от роста масштабов производства. Урбанизм стал важен для организации производственных сил настолько же, насколько раньше он был важен для общественных производственных отношений.

Именно в толковании современного урбанизма Лефевр пытается проложить новые пути. Он замечает, что объектом исследования Маркса было индустриальное общество, его способы организации и соответствующие общественные отношения. Маркс интерпретировал историю через призму прошлых отношений, которые сыграли основополагающую роль в возникновении промышленного капитализма. Урбанизм как фокус интереса теряет свою значимость, поскольку Маркс все больше и больше сосредотачивается на своем объекте исследования (сравните раннюю работу «Немецкая идеология» с более поздним «Капиталом»), где урбанизм рассматривается в контексте его вклада в подготовку прихода промышленного капитализма. Лефевр использует традиционный марксистский метод познания через отрицание и преобразование — он старается интерпретировать индустриальное общество как предтечу того, что он называет «городской революцией»: «Когда мы используем слова „городская революция“, мы обозначаем всю совокупность трансформаций, происходящих в современном обществе и способствующих переходу от периода, в котором преобладали вопросы экономического роста и индустриализации, к периоду, в котором более значимую роль стала играть городская проблематика, когда более важным стало исследование решений и форм, пригодных для городского общества…Городская проблематика требует внимания к себе во всех уголках мира. Может ли урбанизм быть определен как что-то надстроенное над экономическим базисом, будь он капиталистический или социалистический? Или как простой результат экономического роста и увеличивающейся мощи производительных сил, как скромный побочный продукт общественных производственных отношений? Нет. Существование урбанизма видоизменяет производственные отношения, не будучи способным трансформировать их полностью. Урбанизм становится одной из составляющих производства, такой же, как наука. Пространство и политическая организация пространства выражают общественные отношения, но также оказывают на последние и обратное влияние» (Lefebvre, 1970, 13, 25).

Из этого следует основной тезис Лефевра: индустриальное общество рассматривается им не как цель в себе, но только лишь как подготовительная стадия для урбанизма. Индустриализация, как он полагает, может быть реализована только в урбанизированном обществе, а урбанизация в настоящее время начинает доминировать над индустриальными производством и организацией. Индустриализация, произведя когда-то урбанизм, теперь производится им. Это подчинение индустриального общества городскому обществу ведет к некоторым дальнейшим нововведениям, которые, в свою очередь, содержат зародыш будущего конфликта. Лефевр считает, что, раз весь мир становится урбанизированным, начинается и противоположное движение внутри процесса урбанизации, которое ведет к большей внутренней дифференциации, путем создания отчетливо различающихся местных сред (1970, 1935). Именно на этом местном уровне начинают формироваться новые и своеобразные качества урбанизма для компенсации однообразия, царящего теперь на глобальном уровне.

Некоторые материалы, представленные в этой книге, могут быть использованы для подкрепления тезиса Лефевра, в то время как другие ему противоречат. Мы оба принимаем концепцию целостности как внутренней взаимосвязанности. Мы также оба считаем, что урбанизм нужно понимать как самостоятельную целостность, которая выражает и формирует отношения с другими структурами в целостности. Ни он, ни я не видят урбанизм как просто производную других структур. Лефевр также пытается встроить в свой анализ адекватные концепции пространства. Он указывает на конфликт между диалектикой социального процесса и статической геометрией пространственной формы и приходит к размышлениям на тему «социальный процесс — пространственная форма», которые не так уже отличаются от концептуальной основы этой книги. Урбанизм, поскольку он обладает собственными законами трансформации, складывается, по крайней мере частично, на основе базовых принципов пространственной организации. Особая роль, которую играет пространство и в организации производства, и в формировании моделей социальных отношений, последовательно выражается в городской структуре. Но урбанизм — это не просто структура, сформировавшаяся, следуя пространственной логике. Он добавляет к ней собственную идеологию (например, противопоставление образов города и деревни) и поэтому приобретает некоторую автономную функцию в формировании образа жизни людей. А сложившаяся когда-то городская структура оказывает воздействие на развитие социальных отношений и организацию производства. Поэтому мне так нравится найденная Лефевром аналогия между урбанизмом и научным знанием. Оба они обладают самостоятельными структурами с собственной внутренней динамикой. Оба при определенных обстоятельствах могут изменять весьма значительно структуры экономического базиса. И при этом оба направляются и ограничиваются силами и влиянием, исходящими от экономического базиса, и в конце концов, чтобы быть понятыми, они должны быть увязаны с производством и воспроизводством материального существования.

Город как запечатленная в застройке форма и урбанизм как образ жизни должны рассматриваться отдельно друг от друга, поскольку они разделились в реальности. Когда-то они были синонимами, но те времена прошли. Мы можем проследить первые признаки этого разделения в прошлых эпохах, но только с индустриализацией и внедрением рыночного обмена во все секторы и сферы антагонизм между городом и деревней был наконец преодолен. Город, пригород и сельская местность теперь вовлечены в городской процесс. Урбанизация сельской местности, конечно, не завершена, и наш ответ на тезис Лефевра будет зависеть отчасти от того, идет ли речь о Колумбии, Китае, Франции, США или каком-то другом государстве. Но по мере того как давнишнее противоречие между городом и деревней начинает играть все более скромную роль, в самом сердце процесса урбанизации возникает новый антагонизм. На глобальном уровне мы видим конфликт между метрополисными центрами мира и отстающими странами (см. гл. 6). На местном уровне мы видим наплыв сельских проблем в города: в США центры городов наводняются черными из деревень и белыми из Аппалачей, в большинстве стран третьего мира исход из сельских районов приводит к формированию нестабильного «люмпен-пролетариата» (как называет их Фанон), который обычно селится в трущобах вокруг крупных городов. Городская бедность — это в большинстве случаев изначально сельская бедность, принявшая в городской системе другую форму. И тут нам приходится согласиться с мыслью Лефевра о том, что урбанизация сельской местности отзывается рурализацией города.