Виктор Смирнов - Гражданственность и гражданское общество

Но в любой культуре есть не только игра и порядок, но и серьезность, нарушающая правила игры, создающая беспорядок. Хейзинга считает, что дихотомия «игра — серьезность» подвижна, не абсолютна. Игра ограничивает рамки серьезности, а серьезность налагает пределы игре. Но что значит «серьезность»? Нужно сказать, что взгляд Хейзинги на значимость игры и серьезности в культуре неоднозначен. Он сам признавался, что анализ игрового содержания современного общества изменил его точку зрения. Если в начале работы, анализируя средневековье и традиционные культуры, он считал, что игра может быть серьезной, а серьезность является своеобразной игрой, то в конце он сделал вывод, что «тот, у кого голова пойдет кругом от вечного обращения понятий игра — серьезное, найдет точку опоры, взамен ускользнувшей в логическое, если вернется в этическое» [261, с. 202], т. е. что серьезное, нравственное, есть нечто внешнее, недоступное и ограничивающее игру.

Так в чем же проблема дихотомии «игра — серьезное» (порядок — нарушение порядка)? Дело в том, что, по Хейзинге, игра лежит вне сферы нравственного. Нравственное, этическое — это уже не игра, это серьезное. Но если быть последовательным и сводить сущность культуры к игре, то логично прийти к выводу, что культура как игра лежит вне нравственного, вне добра и зла.

Думается, что это противоречие у Хейзинги не случайно. Акцентируя внимание на игровых аспектах культуры, он мыслит ее в рамках именно западной цивилизации, и в рамках логики европоцентризма приписывает это видение культуры человечеству в целом. Тот факт, что именно Запад довел самоощущение культуры как игры до своего крайнего, экстремального предела, и обусловил, на наш взгляд, мировоззренческое ядро теории Хейзинги.

Но почему он вывел нравственное за пределы культуры? Что такое нравственное в данном случае? Воплощение нравственного в культуре — это святыни, священные символы, со всей серьезностью вторгающиеся в сферу правил и норм и подминающие под себя правила игры. Когда на ту или иную сферу человеческих отношений падает свет священного, серьезного, нравственного, правила игры и устанавливаемый ими порядок теряют всякий смысл. Но сегодня Запад уже не может себе позволить вмешательства священного и серьезного, поэтому кроме правил игры во всех сферах деятельности никаких других опор у него вовсе и не осталось.

Серьезность в западной культуре разрушалась постепенно. Особую роль в этом процессе сыграла эпоха Просвещения. Вольтер, Руссо и другие просветители упорно и эффективно разрушали наличные священные символы, заменяя их другими. Достаточно вспомнить «религию разума». Но вскоре и эти символы разрушились и сменились новыми. В данном случае дурную услугу оказало Западу то, чем он всегда гордился. А именно высокий темп технологических и социальных изменений, бесконечный цивилизационный прогресс. По причине быстрой смены святыни ветшали, истончались, их воздействие ослабевало, пока они и вовсе не превратились в тени. На смену бывшей серьезности пришло «правовое общество» как высший общественный идеал, основанный на абсолютных, священных правилах игры в политике, экономике, науке и др.

Но универсализация правил игры есть результат абсолютизации рационального, что в конечном счете приводит к абсолютной несвободе. Только дух человеческий, постоянно утруждающий себя свободным выбором между добром и злом под сенью нравственных маяков и святынь, позволяет человеку утверждать свою свободу.

Можно ли жить только по правилам игры, рационально? И в этом ли заключается сущность и предназначение человека? Человек есть существо нравственное. А это значит, что источником нравственного в человеке являются высшие ценности, святыни, священные символы, и в пределе своем — Бог. Не всем Бог доступен, но для каждого он доходит через священные символы: канонизированных святых, героев, понятие Родины, «отеческих гробов» и др. Так каждое поколение видит Бога. Даже когда, при господствующем в нашей стране атеистическом мировоззрении, Бога как бы не признавали, священные символы оставались. Если пропадают в культуре священные символы, то истощается человеческое Я, и тем больше появляется места для внешних правил и условий игры, для манипуляции этим Я. Вообще, надо заметить, что все попытки рациональной парадигмы объяснить человека «снизу», с элементарных естественных оснований (биологических, игровых или экономических) в конечном счете терпят неудачу, поскольку человеческая сущность всегда оставалась за пределом самых утонченных рациональных конструкций. По большому счету сущностное в человеке, самое сокровенное всегда оставалось вне рационального объяснения и понимания.

Человека можно объяснить и оправдать только «сверху». Свет священного и есть свет его души. Только благодаря высшим священным символам человек имеет основания для различения добра и зла и потому способен иногда быть серьезным в мире игры. Как сказал Платон: «Взирая на Бога и взволнованный этим, сказал я эти слова. Если тебе угодно, не будем считать наш род ничтожным, но достойным некоторой серьезности» [цит. по: 261, с. 201]. Истончая и оскопляя священное, человек оскопляет и собственный дух. Так человек западной культуры, уничтожив священное в мире горнем, «убив Бога», убил и свой дух. Ему остались только правила игры и сама игра.

Вернемся к социальному порядку, идеально воплощенному в «правовом обществе» или «правовом государстве» как политической системе. Надо помнить, что основным «атомом» современной системы права является договор. Договор понимается как простейшая правовая норма. Западная общественная система, сводя многообразие человеческих отношений к отношениям договора, по существу сводит их к игре, ибо что есть игра как не совокупность правил, норм и договоров. Gentlemen’s agreement (джентльменское соглашение) есть «атом» игры и одновременно «атом» системы права. Однако повторимся: абсолютизация права, абсолютизация игры есть изгнание серьезного, нравственного, священного, т. е. того, что собственно и может быть единственным оправданием существования человека. Не зря человек западной культуры с таким иррациональным предубеждением выступает против любой возможности вмешательства священной целесообразности в правила игры. Эту игровую сущность западной цивилизации и подметил Хейзинга. А европоцентризм заставил его распространить свой подход на все человечество.

Конечно, трудно возразить тому факту, что во всех человеческих обществах присутствуют игровые элементы. Но их значение в разных культурах принципиально отлично. И тут стоит поговорить о цивилизации, к которой принадлежим мы — россияне, белорусы, украинцы и все те, кто живет на постсоветском пространстве. По словам Хейзенги о том, что «подлинная культура требует всегда и в любом отношении «fair play» (честной игры)», становится понятно, почему Запад всегда отказывал нашим народам в подлинной культуре, цивилизованности, обвиняя в варварстве и невежестве. В отличие от западной игровой культуры правила игры в нашей восточнославянской культуре всегда готовы уступить место авторитету священного, и потому каждое действие протекает в ситуации конфликта правил игры и нравственного настояния.