Виктор Смирнов - Гражданственность и гражданское общество

Проследим, как традиции феодальной иерархии на Западе в Новое время воплотились в систему иерархии самоуправления. Если раньше индивидуум отчуждал свою свободу в пользу феодала, сеньора, то сейчас этот сеньор сменился избранным органом, гражданской ассоциацией. Поскольку социальная иерархия на Западе складывалась через приватизацию власти, исторически сложившаяся система вассалитета привела к способности современного гражданина безболезненно делегировать часть своей свободы той ближайшей по иерархии гражданской ассоциации, к которой он принадлежит (кварталу, цеху, клубу, профсоюзу и т. д.).

В нашей истории традиции отношений индивидуума и государства складывались совершенно иным образом, а поэтому главной проблемой для становления гражданского общества в нашем отечестве является не перераспределение власти в пользу гражданского общества, а вопрос готовности нашего гражданина отдать часть своей свободы гражданской ассоциации. Стереотипы поведения западного гражданина допускают вмешательство местных общественных ассоциаций в личную жизнь гражданина, но отказывают в этом государству. Насколько приемлемо и желаемо подобно положение для нас? Именно неготовность граждан делегировать личную свободу общественным ассоциациям, на наш взгляд, и становится одной из преград в становлении гражданского общества в нашей стране.

Действительно, готов ли каждый из нас жить в общественной ассоциации типа домкома под руководством Швондера из известной булгаковской пьесы, постановлениями которого так называемое «гражданское общество» на уровне кондоминимума может наложить на вас штраф за курение на лестничной площадке; запретить посещение вашей квартиры «подозрительными», с точки зрения домкома, гостями; объявить ваш подъезд зоной трезвости и т. п.? Думается, что на это готов не каждый гражданин.

На наш взгляд, отношения индивида и власти (государство это или гражданская ассоциация), в чью пользу индивид отчуждает часть своей свободы, регламентируются во многом не столько законом, сколько культурной традицией. Отечественная традиция отношений индивидуума и государства за многие века сбалансировала их. Не зря замечено, что жестокость российских законов смягчается необязательностью их исполнения (фраза, приписываемая то Карамзину, то Салтыкову-Щедрину). Существует множество легитимных в общественном сознании способов ограничить поползновения власти на индивидуальную свободу, вплоть до прямого саботажа распоряжений власти. Более того, и само государство признает подобные действия как естественные и неизбежные. Понятно, что в отличие от государства контроль со стороны «гражданского сообщества», как правило, неизмеримо более тотален, что неоднократно подтверждалось в мировой истории. На Западе о подобных регулятивах, присущих нашему обществу, неизвестно, и как результат появляются литературные произведения западных авторов о тоталитаризме, вроде оруэл-ловского «1984» и мифы, в которых работник КГБ проживает на каждой лестничной клетке. К сожалению, мы сегодня мучаемся чужими страхами, опасаясь всевластия государства, которое как раз у нас, как говорят в народе, «где сядет, там и слезет», в то время как игнорируем реальные проблемы и трудности, связанные с возможностью функционирования гражданского общества в нашем отечестве.

Дело в том, что в культурной традиции западного мира выработаны свои формы и стереотипы отношений гражданина и гражданских ассоциаций, защищающие индивидуума от чрезмерного контроля и диктата гражданского общества (в частности, индивидуализм). Мы таких традиций не имеем и поэтому диктат гражданской ассоциации может у нас принять самые причудливые формы.

Поэтому, ратуя за «малое» государство в нашем отечестве, нельзя забывать, что, если при такой «минимальной» власти гражданин не захочет (что весьма вероятно) передать свою свободу различным формам гражданского общества, мы получим не стабильный социальный порядок по западному образцу, а анархию и хаос, которые мы наблюдали в недавнем прошлом у наших соседей в России и Украине, а сейчас — в Африке и на Ближнем Востоке. Ослабление государства в таком случае оборачивается не свободой в либеральном понимании, а волей и господством «гунна».

Усиленное тиражирование различных ассоциаций создает не гражданское общество, а его эрзацы, неспособные к принятию на себя реальной власти и ответственности. Потому количественный рост ассоциаций не является показателем укрепления и усиления гражданского общества в стране. Требование «минимального государства» в нашем обществе чревато хаосом и анархией. Ибо нет никаких гарантий, что освободившуюся область, требующую организации и управления, займут структуры гражданского общества.

В целях адекватного рассмотрения института гражданского общества необходимо прежде всего избавиться от взгляда на него как на совершенное благо, рай земной и величайшее достижение человечества. Необходимо рассматривать гражданское общество как исторически сформированные в рамках западной цивилизации нормы, регулирующие отношения человека и государства со всеми их плюсами и минусами.

В этом плане вполне понятно толкование западными учеными, и в частности Й. Хейзингой, этих отношений как gentlemen’s agreement (джентльменское соглашение). Й. Хейзинга, обратив внимание на игровой принцип человеческой деятельности, вывел из игры основания всей человеческой культуры. Игру он определил как «добровольное поведение или занятие, которое происходит внутри некоторых установленных границ места и времени согласно добровольно взятым на себя, но безусловно обязательным правилам с целью, заключающейся в нем самом; сопровождаемое чувствами напряжения и радости, а также ощущением «инобытия» в сравнении с «обыденной жизнью» [261, с. 45]. Чем больше в жизни и деятельности народа (общества) элементов игры, тем он более развит и имеет более высокий уровень культуры. «Культура все еще хочет, чтобы ее в некотором смысле играли — по взаимному соглашению относительно определенных правил. Подлинная культура требует всегда и в любом отношении fair play (честной игры. — В. С.), а fair play есть не что иное, как выраженный в терминах игры эквивалент добропорядочности» [261, с. 200].

В связи с этим Й. Хейзинга обращает внимание на способность игры устанавливать порядок, упорядочивать свое время и место. Он пишет, что внутри игрового пространства господствует присущий только ему совершенный порядок: «В этом несовершенном мире, в этой сумятице жизни она (игра. — В. С .) воплощает временное, ограниченное совершенство. Порядок, устанавливаемый игрой, непреложен» [261, с. 29].