Джон Брокман - Эта идея должна умереть. Научные теории, которые блокируют прогресс

Однако это – не просто один из методов, которые философы практикуют в учебных аудиториях. На недавнем коллоквиуме на моей кафедре я сидел на заднем ряду и считал, сколько раз будет апеллировать к интуиции в ходе своего 55-минутного доклада одна восходящая звезда мира философии. Это слово прозвучало 26 раз – то есть примерно один раз в каждые две минуты.

В этом выступлении проявилась и еще одна довольно характерная для нашего времени черта – докладчик так ни разу и не сказал, что он имеет в виду, когда произносит слово «мы». Когда философ делает заявление о важности «нашей» интуиции в процессе познания, определении каузальности или моральной допустимости, то о чьей именно интуиции он говорит? До недавних времен философы почти никогда не ставили этот вопрос. Однако если бы они это делали, то ответ наверняка оказался бы достаточно инклюзивным. Интуиция, которую мы используем в качестве свидетельства в области философии, – это интуиция, которой располагают все разумные люди при условии, что они обращают достаточно внимания на происходящее и имеют ясное понимание ситуации, в которой эта интуиция должна проявиться. Согласно мнению современных защитников этой методологии, интуиция скорее напоминает восприятие – иными словами, она имеется практически у всех.

Впрочем, многие из нас уже давно считали, что здесь есть место для хорошей дозы здорового скептицизма. Как могут философы, удобно устроившиеся в своих креслах, быть так уверены в том, что у всех рациональных людей одна и та же интуиция? За последние три десятилетия, благодаря появлению психологии культуры, этот скептицизм лишь усилился. Судя по всему, культура укоренена в нас достаточно глубоко и влияет на обширный массив психологических процессов – от умозаключений до памяти и восприятия.

Более того, в своей важной статье [93]Джозеф Хенрих, Стивен Дж. Гейне и Ара Норензян убедительно показали, что участники психологических исследований, принадлежащие к группе WEIRD ( Western, Educated, Industrialized, Rich, Democratic – представители западной цивилизации, образованные, живущие в индустриальном обществе богатых демократий), в довольно широком диапазоне задач проявили себя как явные аутсайдеры. По мнению исследователей, WEIRD – это «самые странные люди в мире» [94].

И философы в подавляющем своем большинстве тоже невероятно weird в обоих смыслах этого слова. Они чаще всего белые, преимущественно мужчины, и все они прошли через годы учения в университете, а потом в аспирантуре, где люди, не разделяющие любимых интуиций данного профессионального сообщества, часто оказываются в слишком невыгодном положении. Могут ли эти факторы, взятые по отдельности или вместе, объяснить то обстоятельство, что профессиональные философы и их успешные ученики особенно часто делятся своими интуитивными прозрениями?

Примерно 10 лет назад этот вопрос побудил группу философов, а также сочувствующих им коллег-психологов и антропологов, отбросить предположение о том, что одни и те же интуиции разделяются множеством людей, и провести исследования, чтобы выяснить, как же обстоит дело в действительности. Одно исследование за другим показывали, что философская интуиция действительно меняется в зависимости от культуры и других демографических переменных. Но нам предстоит еще много работы, прежде чем мы получим определенные ответы относительно того, в каких пределах эта интуиция может меняться, а в каких – и дальше считаться универсальной.

Нам придется изучить множество важных видов интуиции, рассмотреть поведение многочисленных культурных и демографических групп, а также понять, каких методологических ошибок нам следует избегать. Однако нет ничего удивительного в том, что первые усилия этих «экспериментальных философов» не были встречены теплым откликом коллег, глубоко погруженных в традиционный философский метод, основанный на интуиции. Один знаменитый философ даже заявил, что экспериментальные философы «ненавидят философию». Он, как и многие другие, придерживается позиции, согласно которой не имеет никакого значения, что именно мы можем узнать об интуиции окружающих нас людей или представителей других культур. С этой точки зрения профессиональные философы – это единственные эксперты, способные высказывать суждения в вопросах познания, морали, причинности и т. д., – и поэтому лишь их интуиция заслуживает серьезного отношения.

Пройдет еще немало времени, прежде чем в спорах на эту тему уляжется пыль. Однако уже сейчас мы можем сделать заключение, с которым наверняка согласится большинство участников дискуссии, – пришло время закончить разговоры о «нашей» интуиции, если они не сопровождаются пояснением того, кто такие «мы».

Старший консультант, бывший главный редактор и издательский директор журнала New Scientist; автор книги After the Ice: Life, Death, and Geopolitics in the New Arctic («После льда: жизнь, смерть и геополитика в Новой Арктике»).

Когда-то, в 1970-е годы, лауреат Нобелевской премии этолог Нико Тинберген любил демонстрировать график. Одна линия на нем медленно поднималась все выше вдоль шкалы времени, демонстрируя темпы нашей генетической эволюции; вторая устремлялась резко вверх, демонстрируя скорость, с которой, по мнению автора, меняется наша культура. Таким образом Тинберген демонстрировал, что все увеличивающаяся пропасть между средой, в которой мы эволюционировали, и средой, в которой мы обнаруживаем себя сегодня, может быть причиной многих бед. С тех времен подобные идеи получили широкое распространение – отчасти из-за развития эволюционной психологии.

В своей наиболее сильной форме эволюционная психология утверждает, что человеческое мышление напоминает швейцарский армейский нож, собранный из множества модулей. Каждый модуль служит для специальных целей и «заточен» естественным отбором для решения задач, возникавших в течение долгой жизни человечества еще с доисторических времен. Учитывая, что человек провел 99 % своего эволюционного прошлого в роли охотника и собирателя, кажется разумным заключить, что в нашем мышлении до сих пор доминируют модули, которые были адаптивными в тех давних обстоятельствах.

Из этого следует, что женщины естественным образом будут считать более привлекательными атлетических мужчин (потому что в прежние времена именно они могли бы быть хорошими охотниками). Если бы мы вместо охоты провели эпоху плейстоцена, роя норы в земле, словно толкиеновские гномы, то сегодня, вполне возможно, привлекательными казались бы коренастые и чрезвычайно широкогрудые мужчины. В обывательском представлении эволюционная психология описывала нас как мыслителей каменного века, вдруг оказавшихся в современности; наш мозг не заточен на то, чтобы справляться со всеми этими офисами, школами, судами, текстами или новыми технологиями.