Сергей Кучеренко - Хищные звери леса

Мне часто приходилось бывать на богатых этим хищником реках Амуро-Уссурийского края: рыбы там много. Не хочу сказать, что выдра не ест рыбу — ее норма 1–1,5 килограмма в день. Но она охотится в первую очередь за малоценными породами рыб. Правда, попадаются ей хариус, голец и другие, но это не беда! Много ли погибнет рыбьего племени, если одна выдра занимает 5–6 километров речной поймы!

К тому же рыба не единственный корм выдры. Она с большим удовольствием ест лягушек и раков, а нередко ими только и питается. Представится случай — ловит водяных крыс. Поедая пескарей, бычков, гольянов, чебачков и прочих сорных и непромысловых рыб, выдра приносит рыбному хозяйству большую пользу, потому что те уничтожают много икры, личинок и мальков ценных рыб. Зоолог В. П. Вшивцев, долго изучавший выдру на Сахалине, утверждает, что в деле восстановления запасов кеты, горбуши и других лососевых рыб жизнедеятельность десятка выдр равносильна работе рыборазводного завода.

Нельзя не учитывать и то обстоятельство, что, вылавливая в первую очередь больных и неполноценных рыб, выдра активно оздоровляет их популяции.

Выдру не без основания считают зверем благородным. Во-первых, она благожелательна к "соседям" по водоему. Я часто видел, как рядом с выдрой жили норки, ондатры, и она их не трогала. Во-вторых, при всей своей осторожности выдра дьявольски смела. Она всегда готова, даже с риском для жизни, помочь не только попавшим в беду детенышам, но и просто собратьям. При необходимости без раздумий бросается на крупную собаку или другого опасного зверя и сражается, как гладиатор. И, в-третьих, выдра совсем не кровожадна, как, скажем, колонок или горностай; она ловит рыб, лягушек и раков столько, сколько ей надо для насыщения.

Пойманные маленькими выдрята легко становятся ручными. Они на редкость смышленые, быстро усваивают требования своего воспитателя. В еде неприхотливы, чистоплотны, чрезвычайно подвижны, добры, забавны. С прирученной выдрой можно ходить на речку, купаться, играть. Она и сама способна бегать "на рыбалку" и приносить в дом свою добычу, если ей не будут мешать собаки. Прирученные выдры в большинстве случаев гибнут от крупных безнадзорных псов.

Был я свидетелем такого случая. Двухмесячный выдренок умудрился попасть в капкан, поставленный на ондатру знакомым мне пасечником-охотником в узкой извилистой проточке между озером и рекой. Суд я по многочисленным следам, выдра-мать вела своих чад в озеро на лягушек и раков, и одному малышу не повезло. Мать по-всякому пыталась вызволить детеныша из неволи, но пружина капкана была тугой и цепочка крепкой…

Беда случилась сентябрьским вечером, когда солнце только-только зашло и на землю спустилась прохлада. И к утру охотник вынул из капкана несчастного едва живым: тело в насквозь промокшей шубке почти окоченело, на передней лапке — закрытый перелом кости и сильный отек. Отпусти его — и мать нашла бы его, но вряд ли она смогла бы уберечь от гибели столь тяжело пострадавшего и ослабшего детеныша. Пасечник понес выдренка на пасеку, по дороге отогревал его. Хозяин примостил на прогретом окне дома сухой кедровый ящик, устелил его чистой тряпкой, уложил туда звереныша. Разжег печь, сбегал на речку, наловил там лягушек и раков, которых, знал он, выдры очень любят, развел и подогрел сгущенного молока. Но ведь на поврежденную лапку надо наложить шину. А выдренок в своем сухом теплом убежище тем временем согрелся и осмелел настолько, что выпрыгнул из ящика. Вскочил на подоконник, затем на стол, на табурет — и уже его не видно… Кое-как изловил его пасечник, водворил на место и прикрыл одеялом, чтобы зверек успокоился.

Но хоть и маленький звереныш, а хищный: в руки не дается, злобно шипит и фыркает, бросается, норовя укусить. В глазах — огоньки ярости, в оскаленной пасти — иглы зубов, а во всем облике — решительность и непримиримость. "Это больной-то, а что будет, коль совсем оклемается?" — подумал пасечник. И смастерил он ему из толстостенного корпуса улья да панцирной сетки от старой кровати хорошую клетку. С теплым гнездом, дверцей, миской для еды.

Раненая лапка выдренка снаружи была в грязи, ее пришлось промыть марганцовкой, потом смазать йодом. Поправил косточки, наложил шинки, перевязал. Звереныш бился, кусался, вырывался, кричал. Операцию целиком удалось проделать лишь после того, как выдренка связали, надели ему на голову мешочек и обездвижили, привязав к столу тесемками.

Ухаживал человек за выдренком, лечил его, как родное дите. Назвал Сашкой. Через неделю Сашка окреп, поправился, хотя еще хромал. Корм брал из рук, к клетке привык. Еще через 7 дней отзывался на свою кличку, позволял себя гладить, почесывать, купать. И необходимость держать его в клетке отпала, он уже бегал по всему дому.

Я увидел Сашку на той пасеке в ноябре, когда ему было около четырех месяцев от роду, и половину своей жизни, т. е. 2 месяца, он прожил у умного и доброго человека. Сашка рос веселым, жизнерадостным, необычайно любопытным и непоседливым существом. Ко мне он поначалу отнесся недоверчиво и настороженно, несколько часов наблюдал за мною из-под кровати, потом с час обнюхивал. Резкие движения или громкие звуки его пугали, и он шарахался. Мало-помалу он свыкся с моим присутствием. Но стоило хозяину тихо и спокойно окликнуть его по имени, как он уже лез ему на руки, как-то странно мяукая и мелодично посвистывая. По рукам он взбирался на плечи, обвивал своим удивительно гибким телом шею и заглядывал в глаза… Просто не верилось: выдренок, проживший с матерью свои первые 2 месяца, знал я, приручается с большим трудом. А тут привык моментально. Все-таки в отношениях с дикими животными человеческие добро и ласка творят чудеса.

Он носился по избе, нисколько не нарушая порядка. Две страсти, как мне показалось, владели им: еда и игра, — хотя и поспать он тоже любил. Но уж если он не спал, то глаза уставали следить за ним.

Ел он быстро и жадно, хотя и понемногу. Но и во время еды играл: резкими движениями головы подбрасывал кусочки пищи и ловко ловил их. После еды ему непременно нужно было умыться, потом он просился за дверь. И — странное дело — он всегда возвращался домой.

Плавание было для него верхом блаженства. Он резвился на шумных перекатах, исчезал в тяжелых толщах воды и выныривал с чем-то в зубах: с гольяном, раком, а то и просто ракушкой. И тут же принимался за еду. Встряхнулся пару раз, как собака, — и уже сух.

Осторожность в нем сочеталась с отвагой. Забежал как-то пес к пасеке и, увидев играющего выдренка, ринулся на него. Я крикнул: "Сашка!" Он обернулся и заметил страшного врага совсем рядом. Мгновенно оценив обстановку, сообразив, что бегством не спастись, он… бросился на страшилище. Я не смогу описать его атакующий клич, но помню, что был он резкий и громкий. Пугающий. Все произошло так стремительно, что я не уловил последовательности событий, но пес взвизгнул и пустился наутек. Сашка его не преследовал, он застыл в воинственной позе: спина дугой, хвост вверх, оскаленная мордочка… Он угрожающе отрывисто шипел и хоркал, когда пес оглядывался, делал резкие короткие броски в его сторону и кругообразно поводил головой. И лишь когда незваный гость исчез в лесу, Сашка встал столбиком, опершись на мускулистый хвост, и долго тер лапами грудь и брюхо — то ли чистил их, то ли успокаивался после нервного потрясения.