Сергей Никольский - Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII – середины XIX столетия

Констатация Хомяковым раскола внутри нации, невозможности в этой ситуации христианской жизни, неизбежности пороков, порождаемых этим положением, как в среде рабов, так и господ – сближает его позицию с позицией Чаадаева. И в первую очередь это касается мыслей Хомякова о пагубном для России антиевропейском векторе ее развития, о ее недостаточной христианизации, о наличествующем деспотическом способе правления, в том числе – о введении крепостного права при согласии православной церкви.

В связи с поднятыми западниками и славянофилами вопросами о прошлом и настоящем России, о ее «судьбе» и «предназначении», представляется важным обозначить реальный исторический путь страны, особенно в период оформления российской государственности. Действительно ли дело обстояло так, как писал К. Маркс: «Колыбелью Московии была не грубая доблесть норманнской эпохи, а кровавая трясина монгольского рабства… Она обрела силу, лишь став виртуозом в мастерстве рабства. Освободившись, Московия продолжала исполнять свою традиционную роль раба, ставшего рабовладельцем, следуя миссии, завещанной ей Чингисханом… Современная Россия есть не более чем метаморфоза этой Московии» [114]?

А.Л. Янов, ссылаясь на многие факты и свидетельства, убедительно доказывает, что азиатскому вектору развития России, сделавшему ее евразийским вариантом традиционной восточной деспотии, предшествовал иной, европейский вектор. Это был период протяженностью почти в целое столетие, когда страна успешно развивалась подобно другим европейским государствам и даже во многих отношениях опережала их. Отсчет этого времени идет с начала царствования Ивана III (1462) и завершается в 60-х гг. XVI столетия «самодержавной революцией», когда Иван Грозный разогнал сословные институты власти и ввел опричнину. Наиболее показательными характеристиками этого «европейского вектора развития» можно считать следующие.

Во-первых, европейская традиция организации государственной жизни Киевской Руси, где власть представляла собой симбиоз великого князя, вольных дружинников и бояр-советников, не только не была утрачена в эпоху татаро-монгольского завоевания, но сохранялась и при Иване III. По словам В.О. Ключевского, в России этого периода образуется «абсолютная монархия, но с аристократическим правительственным персоналом», появляется «правительственный класс с аристократической организацией, которую признавала сама власть» [115]. Государство в лице великого князя не рассматривало страну как свою «вотчину», а договаривалось с другими сословиями – в первую очередь с русской аристократией (боярством) и даже с состоятельным крестьянством и торговыми людьми (предбуржуазией). А боярская Дума, по словам М.В. Нечкиной, была «конституционным учреждением с обширным политическим влиянием, но без конституционной хартии», а ее правительственная деятельность имела законодательный характер [116].

Во-вторых, малой кровью было завершено воссоединение страны (Россия опередила на несколько веков Германию, Италию и Францию), в том числе были разгромлены две из трех оставшихся малых татарских орд.

В-третьих, было создано национальное сословное представительство – Земский собор – и проведена земская реформа, передававшая власть на местах в руки «лутчих людей» – зажиточных крестьян и торговцев. Был введен суд присяжных.

В-четвертых, в Судебнике 1497 г. впервые было закреплено право крестьян ежегодно в течение двух недель покидать своего лендлорда («Юрьев день»). Таким образом Иван III юридически защитил крестьян от всевозможных «уловок», к которым прибегали помещики, препятствуя их уходу. Судебником также вводилась защита частной собственности, в том числе крестьянской, и не только движимой, но и недвижимой – земли.

И наконец, отмечает Янов, на поколение раньше своих североевропейских соседей Россия встала на путь церковной реформации, выразившейся в борьбе «нестяжателей» против «иосифлян». Экономической целью этой борьбы было стремление отнять у монастырей захваченные ими в эпоху татаро-монгольского ига земли (треть сельскохозяйственных угодий страны), лишить церковь права не платить налоги и иметь собственную администрацию, которая по своему усмотрению творила суд и расправу над крестьянами на своих землях.

То, что эти реформы имели никак не азиатско-деспотический, а, напротив, европейский, ограничивающий монархию характер и пользовались поддержкой населения, свидетельствует надежный тест – вектор национальной миграции. В эпоху Ивана III в Россию активно въезжали переселенцы из европейских стран, в то время как при Иване IV вектор бегства был направлен в противоположную сторону.

Принимая во внимание факты и доводы Янова, следует согласиться и с его заключительным выводом: именно аристократия « предохранила абсолютистскую государственность от превращения в деспотизм » [117]. Но в Европе такое положение дел получило дальнейшее развитие, тогда как в России при Иване Грозном была совершена «самодержавная революция», уничтожившая боярскую аристократию и установившая деспотическую форму правления, при которой монарх присвоил себе ничем не ограниченное право «людодерства» – возможность без разбора грабить и убивать свой народ. «В какой еще европейской стране собрались бы тысячи Кирибеевичей “в берлоге, где царь устроил (по словам В.О. Ключевского) дикую пародию монастыря”, обязавшись “страшными клятвами не знаться не только с друзьями и братьями, но и с родителями”… В любой ли стране довольно было одного царского слова, чтоб превратить ее молодежь “в штатных (по выражению того же Ключевского) разбойников”?

<���…> Порог чувствительности, за которым включались защитные механизмы от произвола власти, оказался в российской культурной традиции ниже, чем в абсолютистских монархиях. Если что-то в ней и можно отнести за счет страшных последствий 250-летнего варварского ига, то, наверное, именно это» [118].

Предпринятый исторический экскурс заставляет серьезнее обдумать вопрос о «первичности» для русского мировоззрения «западнической», европейской или «самобытно-восточной», «славянофильской» ориентации. Кроме того, признание в истории России глубинного европейского вектора развития страны объясняет существование в нашем народе в каждую эпоху, в каждом поколении «сословия европейцев».

Таким образом, начало западничеству в России было положено отнюдь не инициированными сверху, волюнтаристскими, хотя и масштабными мерами Петра I, а систематической работой, осуществлявшейся параллельно «низовыми» сословиями и государством в эпоху Ивана III, то есть два с половиной столетия назад.