Николай Ямской - Московские бульвары: начало прогулки. От станции «Любовь» до станции «Разлука»

Видно, понимали, что предпочтительнее докладывать о другом. Например, о том, что статуя вождя мирового пролетариата будет превышать статую Свободы в США в три раза по высоте и в два с половиной – по весу.

Эскиз Дворца Советов

Ан нет, есть, оказывается! Потому что многочисленные попытки большевистским наскоком «расчистить старое для возведения нового» окончились полным конфузом. Оказалось, что ни ломом, ни специальными зубилами стены храма не взять. Они были сложены из крупных плит песчаника, которые при кладке вместо цемента заливали расплавленным свинцом. Тогда – пореволюционному – решили взрывать. Предстоящая акция был санкционирована лично Сталиным и проведена специальным решением Политбюро ЦК ВКП(б), под которым кроме визы самого вождя красовались автографы его ближайших соратников. Один из них принадлежал Лазарю Кагановичу – второму в ту пору человеку в руководстве партии большевиков и первому, кто персонально следил за исполнением воли вождя в Москве.

По весьма распространенной легенде, именно с этими словами «железный Лазарь» ровно в 12 часов 5 декабря 1931 года торжественно крутанул рукоятку взрывного устройства, запустившего механизм «приведения приговора в исполнение».

Отнюдь не легендой, а самой что ни на есть реальностью стало то, что при подготовке этого и нескольких следующих подрывов участвовать в таком грандиозном варварстве отказалась целая группа людей. Всех их сразу же арестовали. Следы двух инженеров при этом не разысканы до сих пор.

В целом вся процедура подрыва на обитателей близлежащих домов и других вольных или невольных свидетелей происшедшего произвела ошеломляюще гнетущее впечатление. Среди них оказались живший тогда неподалеку – в доме номер 14 на Волхонке поэт Б.Л. Пастернак и зашедший его навестить друг, известный литературовед Л.В. Гартунг.

По горячим следам происшедшего Гартунг описал увиденное в своем дневнике следующим образом: «Мы с Б. Л. смотрели из окна, как готовится взрыв Храма, и после того, как здание рухнуло, печальные, отошли от окна, подавленные и молча…» Примерно такие же чувства вызывает опубликованная через много лет фотосъемка Ильи Ильфа. Осуществлял ее он, заметим, рискуя огрести большие неприятности. Поскольку делать это было разрешено лишь нескольким строго отобранным операторам «Союз-кинохроники». Сразу же по завершении операции официальная пленка была на много лет засекречена – настолько жуткое и одновременно гнусное впечатление производило все на ней запечатленное. Точно такой же апокалипсис – на снимках, сделанных Ильфом. Да и что иное можно испытать тогда, когда сначала видишь, как во вздыбленных взрывом к небу клубах известковой пыли медленно тонет, но не сдается погибающий храм. А в финале оказываешься перед огромной горой строительного мусора, от одного вида которой у каждого нормального человека сжимается сердце…

Между прочим, предшествующая подрыву процедура «обдирания» храма оказалась не менее впечатляющей. Даже много лет спустя Владислав Микоша – один из допущенных к съемке операторов «Союзкинохроники» – потрясенно вспоминал, как на чудесные мраморные скульптуры накидывали буксировочные тросы и за шею выволакивали наружу. Ангелов – так, что у них отлетали головы и ломались крылья – сбрасывали с высоты на землю, в грязь. Мраморные горельефы раскалывали. Порфировые колонны дробили отбойными молотками.

Санкционировавшая всю эту вакханалию власть, приговорив храм к уничтожению, по-своему, по-мародерски, повелела все более или менее ценное приспособить для нужд «народного хозяйства».

Начали, понятное дело, с них. Ведь только на один, главный – тот самый, что при своей более чем стометровой высоте просматривался еще на дальних подступах к Москве, в свое время пошло более четырехсот килограммов драгоценного сплава. Кровлю из покрытой золотом меди с этого и других куполов курочили сотрудники хоз-службы тогдашней госбезопасности. После чего для смывки золота химическим путем отправили на завод имени своего тогдашнего начальника В. Менжинского. С четырнадцатью колоколами тоже не церемонились. Отнеслись как к обычному металлическому лому, присоединили к тому, что посрывали с других церквей. И переплавили в общем котле. Полученное сырье использовали для различных нужд, не обделив и пролетарское искусство. Например, использовали для отливки легендарного пограничника с собакой и других бронзовых скульптур числом шестьдесят четыре, что по сей день остаются главной приметой подземного вестибюля станции метро «Площадь Революции». В целости сохранился лишь один четырехпудовый колокол с башенных часов. И то лишь потому, что, временно складированный вместе со всем механизмом, через семь лет был пристроен на верхней площадке Северного речного вокзала.

С такой же «революционной целесообразностью» был нанесен удар и по интерьерам. Для чего была даже создана специальная Комиссия по изъятию художественных ценностей. Кто и как в этой комиссии будет все в конечном счете решать, говорилось даже в самом ее названии. Ибо ключевым словом там было «изъять», а «сохранить» отсутствовало вовсе. Имеющиеся в госархиве протоколы комиссии – яркое тому подтверждение. Вот как, к примеру, советские «искусствоведы в штатском» распорядились храмовой живописью (протокол от 17 августа 1931 года). Оказывается, из всего имеющего неоспоримую художественную ценность богатства они повелели сохранить только по одной работе художников В. Сурикова и Г. Семирадского. Выполненная маслом по штукатурке работа «Тайная вечеря» последнего представлена сегодня в храмовом музее. Но лишь, заметим, фрагментом, потому что остальное все равно «оказалось утраченным». Аналогичная драма с горельефами. Из тех, кого ждала неизбежная гибель при демонтаже, комиссия нашла достойным «сохранить жизнь» лишь шести выполненным скульпторами А. Логановским и Н. Рамадановым. Сегодня эти замечательные работы вмурованы в крепостную стену на задах Донского монастыря. Рекомендую всем желающим посетить. И заодно сравнить с тем, что ныне украшает фасад нового, так сказать, регенерированного храма. Полагаю – будете впечатлены!