Константин Писаренко - Патриарх Никон. Загадки Раскола

24 января Паисий добрался до Калуги, где познакомился с Мякининым. 27 января кортеж прибыл в Москву. Спустя два дня на квартиру патриарха в Чудовом монастыре пришел думный дьяк Волошенинов и поинтересовался целью визита. Паисий о ней поведал откровенно и без обиняков: «Как де он, патриарх, был в Киеве и приказывал от себя к гетману Хмельницкому, что он человек крестьянские веры, а, сложась з бусурманы, многие христианские крови пролил, а ему де было о том мочно сослатца с царским величеством. И гетман де писал к нему, патриарху, что ему о помочи писать было неколи, а покаместа было им о помочи писать, и ляхи б их всех побили и веру искоренили, и он де по ссылке, с татары сложася против поляков, за православную християнскую веру стоял. Да гетман же Хмельницкой писал к нему, патриарху, что он ко государю о помочи писал, чтоб он, государь, ему, гетману, на поляков помочь велел учинить и войною на них с своей стороны послал и свои городы, которые от московского государства к ним, поляком, отошли… изволил… у поляков отыскать (отымать? – К.П. ), и он бы, гетман, все городы и до Смоленска под государеву руку подвел. И он де, великий государь, помочи им, черкасом, учинити и городов у них взяти не изволил.

И после того был он, патриарх, у гетмана Хмельницкого у самово… А ныне они, гетман и все войско запорожское, велели ему, патриарху, бить челом царскому величеству, чтоб он, великий государь, изволил войско запорожское держать под своею государскою рукою, а они, черкасы, ему, государю, будут, как есть, каменная стена, и чтоб он, государь, им помочь учинил ратными людьми, а они, черкасы, ему, государю, вперед будут надобны… Он де, патриарх, как у них, черкас, был… всю их мысль видел, что они под государевою рукою быти желают».

Разумеется, думный дьяк доложил обо всем «наверх», откуда ответили несколько дней спустя, и весьма оригинально. 4 февраля в Золотой палате Алексей Михайлович официально поприветствовал иерусалимского владыку, обменявшись с ним формальными любезностями и солидным перечнем подарков. Затем патриарха познакомили с архимандритом Новоспасским Никоном, который тут же буквально приклеился к иерусалимскому владыке, донимая с утра до вечера умной речью, московскими достопримечательностями, приятными прогулками… Паисий быстро разгадал истинный мотив радушной опеки: затруднить ему поиск при русском дворе сторонников войны с Польшей. И, похоже, Никон сумел помешать греческому патриарху выйти на того, в союзе с кем Паисий имел шанс нейтрализовать влияние Ванифатьева на царя. Ведь одному духовному авторитету благовещенского протопопа противостоял бы и духовный, и светский авторитеты двух уважаемых государем персон – вселенского патриарха и Б. И. Морозова, любимого воспитателя монарха, фактически приемного отца.

Богдан Хмельницкий. Неизвестный художник

Впрочем, Паисий парировал интригу царского духовника еще оригинальнее. Осознав, что установить контакт с лицами, сочувствующими Хмельницкому, не получится, он попытался распропагандировать обходительного Никона. Уже 8 февраля 1649 года владыка адресовал Алексею Михайловичу льстивое письмо, расхваливающее «преподобного архимандрита Спасского» – прекрасного собеседника, «мужа благоговейного», «великому государю» верного. А просьбу оно содержало скромную – позволить Никону полную свободу общения с ним: «Да будет имети повольно приходити к нам беседовати по досугу, без запрещения великого вашего царствия». Ни Ванифатьев, ни молодой царь подвоха в обращении патриарха не заподозрили и желание святейшего удовлетворили, полагая, что оба обсуждают проблемы церковные. Естественно, различия в обрядах греческого и русского православия настоящий и будущий патриархи тоже рассматривали. Однако о политике дебатировали больше. И если царский духовник за полтора года привил Никону симпатию к греческой и малороссийской культуре, то иерусалимский иерарх за пару месяцев заронил в том же человеке серьезные сомнения в продуктивности политики самоизоляции от Украины, избранной Ванифатьевым. К концу марта Никон как минимум во многом пересмотрел свое отношение к внешнеполитическому курсу Москвы… если Паисий перед отъездом домой велел одному из членов свиты остаться при русском дворе. В списках посольства он значился «уставщиком Арсением».

О таинственной фигуре Арсения Грека, соратнике патриарха Никона, написано немало, и особенно о странном повороте судьбы, когда Арсения, официально принятого в русскую службу учителем риторики, через два месяца обвинили в отступничестве от православия и чуть ли не в проповеди католичества на Руси, после чего сослали на Соловки «для исправленья православные християнские веры». В исторических трудах неизменно упоминается факт «сдачи» монаха его же патроном, патриархом Иерусалимским Паисием. А вот причина жертвоприношения неясна. Поверить в версию сановного путешественника, что по дороге назад, на русско-польской границе, в Путивле, он впервые от киевских иноков услышал о неприглядном прошлом старца – неоднократной смене вероисповедания (из православия в папизм, из папизма в ислам, из ислама в униатство, из униатства опять в православие) – нельзя, ибо «еретик и дьявол» о своих религиозных мытарствах по свету сообщил Паисию еще в Киеве в 1648 году при знакомстве. И вселенский патриарх тогда раскаявшегося грешника «простил и служить велел», взяв с собой в Москву «дидаскалом».

Что же побудило в действительности владыку подставить соотечественника под удар? Угроза куда более болезненного разоблачения, чем покровительство хорошо законспирировавшемуся «агенту» римского костела или страшных магометан. Возникла она и вправду в Путивле после встречи с тремя иноками «Киевского братцкого монастыря», Епифанием Славенецким, Арсением Сатановским и Феодосием, при следующих обстоятельствах. Выехав из Москвы 10 июня 1649 года, Паисий достиг русско-польской границы у Путивля 25-го числа. Сопровождал его кроме прочих и «строитель» столичного Троице-Сергиева подворья (Богоявленского монастыря) Арсений Суханов, откомандированный на Восток за описанием «святых мест и греческих церковных чинов». Через два дня там же проездом остановились три вышеназванных инока, спешившие в русскую столицу. Славенецкий и Сатановский торопились туда в качестве учителей, кои «божественнаго писания ведущи и еллинскому языку навычны, и с еллинскаго языка на словенскую речь перевести умеют, и латинскую речь достаточно знают». Феодосий – с «молебной грамотой» о милостыни для родного монастыря. С ними ехал москвич, «торговой человек Перфирей Зеркалников». Пока Зеркальников оформлял у воеводы паспорта и кормежные документы, старцы беседовали с людьми из свиты Иерусалимского патриарха, возможно, и с самим патриархом. 29 июня Паисий особой грамотой подкрепил «мольбу» братских монахов о щедром подаянии. О старце Арсении в ней – ни слова. 1 июля он уведомил московского царя о международных новостях из Турции и Польши, отметив в постскриптуме усердие пристава – И. Ю. Тургенева. И снова об Арсении Греке – ничего.