Константин Писаренко - Патриарх Никон. Загадки Раскола

Морозову-прагматику взгляды Ванифатьева, наоборот, импонировали. Ведь союз с Украиной практически гарантировал победу в грядущей войне с Польшей за Смоленск. Тем более что перспективы такого альянса осенью 1645 года уже просматривались на внешнеполитическом горизонте. Зато на горизонте внутреннем наблюдался заметный рост авторитета соратников и учеников архимандрита Дионисия – Симона Леонтьевича Азарьина, Ивана Васильевича Шевелева (Наседки) и Михаила Стефановича Рогова. Под патронажем дворецкого А. М. Львова ключарь Наседка, в 1621–1622 годах сопровождавший боярина в Данию, и протопоп Рогов координировали в звании справщиков деятельность Московского печатного двора. Любимца Зобниновского, Азарьина, в 1645 году избрали келарем Троице-Сергиевой лавры, то есть он занял место уехавшего на Соловки Булатникова. Сразу после того «зобниновцы» развернули бурную просветительскую деятельность. В ноябре 1646-го дуэт справщиков опубликовал важную для православных книгу Азарьина «Службы и жития и о чюдесах списания преподобных отец наших Сергия Радонежьского чюдотворца», в феврале 1647 года – первый тираж нравоучений Ефрема Сирина, спустя полгода, в августе – второй. Между тем троице-сергиевский келарь по просьбе Боголепа Львова взялся за сочинение жития учителя – Дионисия Зобниновского. Сам же брат «посольского» министра в ту пору трудился над житием другого святого праведника и аскета – Никодима Кожеозерского (Хозьюгского).

В марте 1647 года впервые вышла из печати «Лествица» Иоанна Синайского – автобиографическая история о тридцати ступенях самоочищения души. Книгу к изданию подготовил соловецкий монах Сергий Шелонин, незадолго до того приехавший в столицу с рукописью «Алфавитного патерика» – сборника житий святых. Правда, патриарх Всероссийский Иосиф считал первоочередным распространение в народе личного опыта «Лест вичника», игумена Синайского монастыря, жившего в шестом веке нашей эры. И за успешную работу щедро отблагодарил Шелонина возведением в мае того же года в архимандриты костромского Ипатьевского монастыря. Судя по всему, питомцы свято-троицкой школы разворачивали в стране мощную кампанию внушения народным массам высоконравственного образа жизни. А главным оружием избрали книгу биографического, житийного жанра.

Легко догадаться, чем грозило приглашение кого-либо из перечисленных лиц или их единомышленников в партнеры Ванифатьева. Изучение царем малороссийской модели православия пришлось бы прекратить во избежание идейных склок в присутствии высочайшей особы. К тому же еще неизвестно, чью точку зрения на первом году знакомства с проблемой поддержал бы Алексей Михайлович – отца Стефана или троице-сергиевского братства. На этом фоне Никон, по духу тоже «радонежец», обладал одним преимуществом – беспартийностью. За неимением какой-либо протекции как во дворце, так и за кремлевскими стенами игумену Кожеозерского монастыря для вхождения в ближний круг царя не стоило настаивать на принципах, царскому кругу неугодных. И Никон нисколько не настаивал. Сообразив, что критика юго-западных славян не приветствуется, больше данную проблему не будоражил, а личную принципиальность проявлял в других областях.

Иван Шушерин в «житии» обмолвился о примечательном факте – приезде Никона «по вся пятки… к… великому государю вверх к заутрени», когда «многих обидимых вдов и сирот прошением своим от насильствующих им избавляше». Вот какую роль при царе придумал себе наш герой! Народного адвоката!! Уполномоченного по правам человека, говоря по-современному. В этом статусе он и закрепился в царском кружке. А Морозов оценил и покладистость, и изобретательность выдвиженца Львовых, почему и поощрил назначением в архимандриты Новоспасского монастыря. Благо и в религиозном кружке ему нашлось дело – мягко оппонировать Ванифатьеву. Не спорить, а задавать интересные, подчас неудобные вопросы, чтобы беседы духовника с молодежью (государем и Федором Ртищевым, возможно, с Анной Вельяминовой) не превращались в монолог одного актера. Кстати, благодаря Шушерину мы знаем о периодичности богословских занятий в царском тереме с его участием – раз в неделю по пятницам. А еще и причину любви и привязанности Алексея Михайловича к Никону.

До 1648 года Морозов запрещал допускать к рассуждениям с монархом о благочестии иных книжников и старцев (вероятно, за исключением Боголепа Львова, если он приезжал в Москву). Оттого лучшие церковные умы России, как то Наседка, Азарьин или Шелонин, не имели с кружком никаких отношений. Даже родного дядю Ртищева – Симеона Потемкина, известного книжника и знатока трех языков (латинского, греческого, польского), проживавшего в Смоленске, – не перевели в русскую столицу к родному племяннику. Фактически Алексей Михайлович изо дня в день общался с одним ученым человеком – Ванифатьевым. При всем уважении к наставнику царь не мог не чувствовать себя в определенной изоляции, которую регулярно нарушали только пятничные визиты игумена, затем архимандрита Никона. Гость оживлял беседу, привносил в нее свежие нотки, новые темы. За два года юноша и полюбил, и научился дорожить этими посещениями, надолго запомнив того, кто умел помогать всем страждущим – и нищим вдовам, и бедным сиротам, и одинокому «великому государю».

И все-таки Ванифатьев обладал уникальным талантом проповедника. Ведь протопоп сумел распропагандировать в пользу греческой и малороссийской формы православия помимо царя, Ртищева, Вельяминовой и самого Никона, за сорок лет жизни повидавшего многое и многих, отыскавшего собственный идеал церкви не сразу, и не в школах и коллежах, а в монастырях и скитах. Тем не менее к 1648 году Никон стал убежденным сторонником постепенной украинизации и эллинизации русской церкви, что имело далеко идущие последствия.

Восстание, вошедшее в анналы истории под звучным наименованием Соляной бунт, в действительности вспыхнуло не из-за соли. Как упоминалось выше, одиозный налог Морозов упразднил за полгода до мятежа, и то, что событие окрестили в честь него, не более чем курьез. Настоящая причина народного возмущения коренилась в ином, и нетрудно догадаться, в чем именно. Да, в том самом разбойном способе выколачивания из населения «выкупных» денег. В Москве «эффективный метод» достиг наибольшего размаха. В казну поступала львиная доля данного «налога». В ней же и степень ненависти к начинанию поднялась на самую опасную высоту. Разумеется, общественная неприязнь обратилась на главу ведомства, выбиванием монет занимавшегося, – на Л. С. Плещеева. Покончить с «плещеевщиной» желала едва ли не вся Москва, и потому на первый взгляд удивительно, что умница Морозов опоздал с закрытием прибыльного «проекта».