Владимир Эминов - Личность преступника

Подведем некоторые итоги сказанному в этой главе.

Бросается в глаза противоречивость нравственного сознания людей переходного периода, в особенности молодежи. При этом можно наблюдать несколько тенденций.

Во-первых, сохранение эталонов (образцов) морального поведения, в значительной степени присущих и прежним поколениям.

Во-вторых, фактическое отступление от этих эталонов при соприкосновении с жизненными трудностями и коллизиями.

В-третьих, попытки части политических деятелей и «деловых людей» в новых, капиталистических условиях выработать нормы морального поведения, которых не было в советском обществе.

В-четвертых, одновременно – отрицание какой-либо морали в рыночной экономической среде; оправдание противоправного и преступного поведения, если оно приносит выгоду.

В-пятых, неопределенность «автономной морали» в большинстве случаев сознательно скрываемой от окружающих («человек лукавый»).

Все это свидетельствует о моральной аномии, связанной с пренебрежением правовыми нормами и требованиями и соответственно способствует росту преступности.

Рассмотрим теперь характеристику нравственных представлений в самой преступной среде – преступной субкультуре.

Как всякое социальное явление, преступность имеет не только внешнее (объективное) выражение, но и внутреннее (субъективное) содержание. Поэтому представление о ней будет неполным, если не остановиться более подробно на внутренней характеристике, т. е. на тех нравах, которые господствуют в преступной среде. Эти нравы, с одной стороны, «идеологически» поддерживают ее существование, а с другой – как уже сказано, оказывают разлагающее влияние на неустойчивые социальные слои и группы только образующегося у нас гражданского общества.

Нравы преступной среды – это и есть ее субкультура, которая, в широком смысле слова, является, к сожалению, частью общей культуры населения. В России она не изучалась более или менее систематически; отрывочные наблюдения публицистов и ученых XIX – начала XX в. относятся в основном к некоторым городам или отдельным группам преступников. [29] См., например, очерки В. А. Гиляровского, прекрасно описавшего обычаи «дна» московского общества конца XIX в.

Пожалуй, наибольший интерес в этом плане представляет книга В. Чалидзе, описавшего следующие атрибуты субкультуры воровского мира 1920-1930-х гг. в СССР: экзотичность поведения и замкнутость в своей среде; относительное равноправие его участников и круговая порука; избрание главаря всеми членами воровского сообщества; невозможность добровольного выхода из сообщества; решение наиболее важных вопросов на общих сходках; раздел территории между конкурирующими группами; запрет какого бы то ни было сотрудничества с государственной властью; татуировки; использование воровского жаргона и др.

Автор мало пишет о нравственных представлениях изучавшегося им слоя, тем не менее он отмечает большие различия представлений преступников о допустимом и недопустимом поведении в «своей» среде и по отношению к «чужим». «Люди редкостной честности в отношениях друг с другом, воры обычно оказываются совершенно не заслуживающими доверия в их отношениях с фрайерами, людьми общества; они могут в этом случае… являть в своем поведении редкостное вероломство». [30] Чалидзе В. Уголовная Россия. М., 1990. С. 75. Судя по многим наблюдениям, воры безразличны к детям и часто помыкают женами или любовницами, иногда даже передавая их друг другу. По мнению Чалидзе, им совершенно чуждо чувство патриотизма, который ассоциируется у них с верховенством ненавидимого ими государства. Не признавая чужую собственность, они и сами, как правило, не склонны к накопительству; «как бы ни была успешна покража… в одну ночь она может быть пропита в компании друзей – воров и женщин, проиграна в карты или отдана на нужды товарищей». [31] Там же. С. 82.

Воровские нравы, характерные для более позднего периода, довольно подробно изучал И. И. Карпец. Он отмечал «пренебрежение к моральным и иным ценностям, несдержанность в поведении, в отношениях друг к другу, к людям вообще». Постоянное вращение в воровских кругах приводит «к стойкому стереотипу человека, пренебрегающего элементарными культурными и этическими взглядами и запросами, способного поступать лишь с узкоэгоистических позиций». В ответ на замечания следуют либо угрозы физической расправы (почти единственное, что хорошо понятно подобным образом сформировавшейся личности), либо сама расправа.

«Мораль» преступного мира образуется системой весьма жестких правил. Санкции здесь обычно суровые и жестокие (выкуп, побои, членовредительство, убийство) и основаны соответственно на физическом (вооруженном) насилии. Нормы и правила, как и авторитет главаря, пронизаны и подкреплены специфическими моральными «максимами», которые именуются достаточно привлекательно: «долг», «справедливость», «честность», «уважение старших», «смелость», но на деле имеют однобокий и извращенный смысл. К этому следует добавить «идейную» обработку сознания членов группы старшими и более опытными преступниками, внушающими молодым принципы аморальности труда, «благородства» и «чести» «легендарных» преступников прошлых лет и т. п. [32] Карпец И. И. Наказание: Социальные, правовые и криминологические проблемы. М., 1973. С. 20 и сл.

Как видим, в данном случае из права, морали и религии берется самое сильное и эффективное: неминуемость кары, «внутренний голос» совести и слепая вера. Нетрудно заметить, что и по содержанию, и по форме подобная система регулирования тяготеет к исторически наиболее примитивным системам: первобытнообщинной, рабовладельческой, раннего феодализма. Это не удивительно: ведь грубые, варварские формы противопоставления себя обществу, живущему по цивилизованным законам, отчетливо проявляются в низших с исторической точки зрения формах властвования и регулирования поведения людей.

Касаясь особенностей поведения преступников-рецидивистов, И. И. Карпец пишет, что «на свободе – это циничные, очень наступательно настроенные личности, готовые пойти на любой поступок, если он принесет им выгоду… Рецидивист может пожертвовать своим товарищем, чтобы уцелеть самому, пойти даже на убийство ради сохранения своей выгоды». [33] Там же.

Из этих и других наблюдений вырисовываются признаки глубокого эгоиста, замкнутого в своей среде и подчиняющегося только «воровскому закону»; человека с резко выраженной «двойной моралью».

Преступная субкультура конца XX – начала XXI в., конечно, стала несколько иной. На ней сказались два существенных обстоятельства: 1) вытеснение прежних «воров в законе» и присущих им взглядов и традиций новым поколением преступников, которые не изолируются от социальной среды, но, напротив, глубоко в нее проникают и паразитируют на социальных институтах; 2) сближение преступной субкультуры с нравами современного кризисного общества, где в силу «железного закона капитализма» идет война «всех против всех». Нетрудно понять, что оба эти изменения порождены одним и тем же процессом – нецивилизованной, грубой, неумелой капитализацией страны.