Сергей Дробышевский - Политическая организация общества и право как явления социальной эволюции. Монография

Сказанного, пожалуй, вполне достаточно, чтобы показать, насколько важной явилась для конкретного содержания концепции Л.Г. Моргана его трактовка обозначений классификационных систем как терминов родства, ибо именно она обусловила весьма многие его заключения о человеческом обществе эпох дикости и варварства. И уже упомянутое внимание к указанной трактовке исследователей древнейшей истории, пришедших на смену Л.Г. Моргану, ясно демонстрировало осознание ими ее значения.

Эти специалисты имели возможность судить о начальном этапе жизни человечества на основании данных многочисленных этнографических и археологических исследований нецивилизованных обществ, предпринятых в конце XIX в. и в XX в. Сложившаяся в их сознании в результате осмысления всей совокупности таких сведений картина социальной реальности периодов дикости и варварства не походила на реконструированную Л.Г. Морганом, исходя из его понимания классификационных терминов как обозначений родственных отношений [270]. В частности, находящаяся в их распоряжении информационная база свидетельствовала, что даже в самых древних обществах, принадлежащих по уровню своего развития, согласно моргановской классификации, к этапу дикости, элементарной социальной ячейкой была индивидуальная семья, представлявшая собой, как правило, союз мужчины с одной или несколькими женщинами [271]. На высшей стадии дикости, где, как считал Л.Г. Морган, исходя из имевшихся у него этнографических данных и своей схемы исторического развития, должен универсально присутствовать материнский род, типичной оказалась состоящая из этих семей община, комплектующаяся на основе родства по материнской, отцовской или обеим линиям, а также на базе иных социальных связей [272]. Что же касается классификационных систем, которые, по Л.Г. Моргану, при наличии индивидуальной семьи не могли не отмирать, являясь атавистическими, пережиточными формами, то они, напротив, «работали» и весьма активно, упорядочивая совместную деятельность людей эпохи дикости в условиях господства в обществе такой семьи.

Этнографы конца XIX и XX вв. показали, как это происходило. Классификационная система, обозначения которой распространялись на членов не достигшей уровня цивилизации общины без какого-либо исключения, характеризовала здесь «общую картину социальных отношений» [273]. А именно – то, что коллектив состоял из занимавших в нем неодинаковое положение мужчин и женщин обычно трех поколений, отражавшихся в общественном сознании в целом, как правило, в виде пяти половозрастных подразделений: собственного для всякого конкретного лица, двух младших и двух старших, не все из которых, естественно, были представлены живущими людьми. Образующие коллектив половозрастные группы, выступавшие для его членов как разные классификационные категории, осуществляли специфичные для каждой из них виды деятельности, кооперируя свои усилия с тем, чтобы по возможности лучше удовлетворить нужды участников подобного взаимодействия. «Название любой группы было различным с точки зрения Ego, термины выражали определенный социальный порядок» [274]и прежде всего имеющиеся в обществе производственные отношения [275]. В целом классификационная система служила для того, «чтобы указывать правила поведения, о которых как бы “сигнализируют” сами термины» [276], поскольку «лиц, по отношению к которым Ego ведет себя одинаковым образом, он называет одним и тем же термином… лиц, по отношению к которым Ego ведет себя по-разному, он называет разными терминами» [277]. Для всякого из членов нецивилизованного социального организма классификационная система являлась, таким образом, воплощением закономерностей общественной жизни в его коллективе [278]и, в частности, «формулировкой совокупности производственных отношений» [279], с которыми он должен был сообразовывать свое поведение.

Подобные описания функционирования классификационных систем в состоявших из индивидуальных семей социальных организмах эпохи дикости поразили материалистически мыслящих исследователей конца XIX–XX вв., прекрасно сознававших, что гипотеза Л.Г. Моргана выросла из его убеждения о несовместимости классификационных обозначений с такой социальной структурой. Если классификационные термины казались чужеродным элементом в ней, то вполне логичным было рассматривать их пережитком ушедших в прошлое общественных порядков. Но если классификационная система выражала основные закономерности социальной жизни в общинах, складывающихся из индивидуальных семей, выполняя здесь необходимую для существования общественного целого функцию, то предположение об этой совокупности классификационных обозначений как о пережиточном феномене теряло под собой почву [280].

Естественной реакцией исследователей в сложившемся положении был более пристальный, чем раньше, взгляд на ход моргановских рассуждений, приведших к теоретическим обобщениям, расходившимся с действительностью. Одним из пионеров здесь выступил Ф. Энгельс, сумевший сделать правильный вывод из только начинавших накапливаться этнографических сведений о классификационных системах нецивилизованных обществ. Он привел противоречащую накопленным наукой данным теоретическую схему в соответствие с реальностью, указав в «Происхождении семьи, частной собственности и государства», что термины, охватываемые классификационными системами не достигших стадии цивилизации народов, – «не какие-то лишь почетные звания, они влекут за собой вполне определенные, весьма серьезные взаимные обязательства, совокупность которых составляет существенную часть общественного строя этих народов» [281].

Если, как было показано многими специалистами, классификационная система формулировала закономерности базировавшегося на существовании индивидуальной семьи социального строя и поэтому не была пережиточно-атавистическим явлением [282], то требовалось объяснить, каким образом у каждого индивида имелся целый ряд «отцов», несколько «матерей», нередко многие десятки «братьев» и «сестер» и т. д. Ведь индивидуальная семья предполагает наличие у человека лишь двух родителей и обычно не больше десятка сиблингов. Поскольку факты гармонии совокупности классификационных обозначений с общественной структурой, где она существовала, были неоспоримы, то оставалось подвергнуть сомнению верность моргановского перевода классификационных терминов на европейские языки, что и было сделано.

Как ранее отмечалось, Л.Г. Морган, пытаясь осуществить перевод, должен был интерпретировать факт, что человек в нецивилизованном обществе именовал любого индивида (как родственника, так и не связанного с ним родством) одинаково в каждой из присутствовавших в социальной структуре групп людей, отличающихся одна от другой по половозрастному составу своих участников. Исследователи осознали, что такие «данные не учат нас», что, скажем, «брат матери зовется отцом», а лишь указывают, «что и брат матери, и отец обозначаются общим термином» [283]. Отсюда был сделан вывод: в обществе, не достигшем стадии цивилизации, так называемая «терминология родства выражает поведение и склонности, а не кровное родство и свойство… Если я называю брата моего отца “отцом”, а сестру матери “матерью”, то делаю это я не потому, что в прошлом они вступали в групповой брак друг с другом, а потому, что мое поведение в отношении братьев отца таково же, что и в отношении моего отца, а они, в свою очередь, относятся ко мне как к сыну» [284].