Александр Чучаев - Уголовно-правовые взгляды Н.Д.Сергеевского

Уголовное законодательство ряда стран содержало определения, позволявшие отграничивать приготовление к преступлению от покушения на него 284. В литературе же существенным признаком, отличающим указанные стадии совершения преступления, признавалось начало исполнения самого преступления или, как тогда выражались, выполнение действий, направленных к воспроизведению одного из элементов состава преступного деяния.

Сергеевский критикует указанную точку зрения и, думается, делает это безосновательно. Он исходит из того, что, во-первых, не ко всем преступлениям данная рекомендация применима. В качестве примера он приводит убийство из засады. По его мнению, всякий ушедший в засаду, уже совершает покушение на убийство. И наоборот, связывание человека с целью введения яда фактически образует покушение, хотя по упомянутой выше концепции, таковым не является, так как не направлено к «воспроизведению элементов состава отравления».

В первом случае, на наш взгляд, налицо приготовление к преступлению. Другое дело, что законодатель дал ограниченное его определение как «приобретение или приспособление средств» для совершения преступления, однако сам же Сергеевский расширяет этот перечень, относя к нему «поставление себя самого в надлежащее положение для начала действий», что и имело место в приведенном им примере.

Во втором случае деяние также следует признать приготовлением, так как, говоря словами самого автора, «устранение препятствий, которые могут явиться» (устранение возможности сопротивления потерпевшего) есть приготовительные действия.

«…Не всякое действие, – пишет Сергеевский, – выполняющее один из элементов состава, будет уже покушением… Какие же действия, выполняющие один из элементов состава, будет обосновывать собою покушение – разрешается… различно» 285.

Подобные различия во взглядах действительно имелись; наверное, следует согласиться и с тем, что выражение «действие, выполняющее один из элементов состава» не очень удачное, однако ученый должным образом не оценил утверждение, согласно которому при покушении речь идет о деянии, непосредственно направленном на причинение вреда объекту преступления.

Общая характеристика покушения автором не дается, он ограничивается оценкой содержания ст. 49 Уголовного уложения, ограничившей возможность покушения совершением деяния с прямым умыслом. «…Покушение должно будет оставаться ненаказуемым во всех тех случаях, когда умысел, т. е. сознание и предвидение, будет налицо, но лишь желаемость последствия не будет доказана. Практические результаты такого положения вещей очевидны: выстрел, умышленно произведенный в человека, не будет признан покушением на убийство, если не будет доказано желание причинить именно смерть. Но какое же значение должен иметь такой выстрел – покушение на телесное повреждение? Какое – тяжкое или легкое? Какой суд в состоянии это решить? Невозможно же признать, что такой выстрел должен наказываться лишь… в тех только случаях, когда он произведен в том месте, где стрельба запрещена по закону» 286.

Время, как известно, дало ответ на основной вопрос. В теории уголовного права и судебной практике твердо устоялась позиция, согласно которой покушение может быть совершено только с прямым умыслом. Все же остальные вопросы свидетельствуют о переносе проблемы из сферы уголовного права в область уголовного процесса и криминалистики.

Большое внимание Сергеевский уделяет анализу видов покушения (в собственном смысле), выделяя: 1) оконченное и неоконченное покушение; 2) покушение с негодными средствами; 3) покушение на негодный объект.

Первый вид покушения выделяется по степени реализации преступного умысла. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных вначале исходило из объективного критерия, введя в формулу покушения словосочетание «виновный мог считать нужным»; затем последнее было заменено фразой «что он считал нужным», таким образом, в основу определения вида покушения был положен субъективный критерий. Покушение признается оконченным, когда лицом выполнены все действия, которые это лицо считало необходимыми для совершения преступления, но преступление не было доведено до конца по непредвиденным обстоятельствам или вследствие непригодных средств, которые были применены.

Второй вид покушения – неоконченное, или прерванное обстоятельствами, не зависящими от воли виновного, автором не определяется, оно лишь противопоставляется добровольному отказу от преступления («добровольному оставлению преступления»), суть которого не раскрывается.

Автор констатирует ненаказуемость добровольного отказа от преступления независимо от его мотивов (в литературе высказывалось и иное мнение, например Грольманом), оснований же, исключающих ответственность лица, в работе не приводит, хотя к этому времени в теории уголовного права по данному вопросу сформировалось два принципиальных подхода: уголовно-политический и правовой. Кроме того, существовал и третий подход, пытавшийся объединить два первых.

Суть уголовно-политических доводов сводилась к следующему. Уголовный закон должен вырабатывать в человеке мотивы воздержания от совершения преступления или «возврата с преступного пути». Добровольный отказ характеризует последнее обстоятельство, наказание за него даст противоположный результат. Отказ от преступления часто присущ человеку, обладающему честью и чувством сострадания, «но поставьте перед ним в перспективе уголовный процесс, наперед поразите его слух всем шумом судопроизводства – и сострадание замолчит, а честь почувствует себя во всяком случае уже потерянной» 287.

Кроме того, наказуемость добровольного отказа противоречит интересам не только личности, но и общества. «Покушение этого рода, – пишет Росси, – остается часто неизвестным тому, против кого оно было устремлено. Уже по одному этому общественная власть, преследуя такие покушения, должна прибегнуть к инквизиционным розыскам и, без достаточного основания, в интересах наказания факта мало опасного, возбудит напрасные и бесполезные беспокойства в обществе» 288.

Наказуемость добровольного отказа согласно фейербаховской теории устрашения вошла бы в противоречие со здравым смыслом, пришлось бы подвергать каре того, кто под страхом уголовного наказания отказался бы от совершения преступления.

Своеобразную позицию занимает А. П. Чебышев-Дмитриев. В целом основываясь на политических мотивах исключения уголовной ответственности за добровольный отказ, он предлагает наделять таким правом суд, исходя из возможного различия проявления подобного отказа 289.

Юридические основания ненаказуемости добровольного отказа достаточно обстоятельно раскрыты Цехариэ, Кёстлиным, Бернером, Люденом и др. Так, Цехариэ указывает, что для наказуемости деяния вообще требуется, чтобы оно было противозаконно и явилось результатом злой воли. Следовательно, отсутствие хотя бы одного из этих элементов исключает уголовную ответственность. При добровольном отказе лицо само «уничтожает» свою злую волю. В этом случае она теряет уголовно-правовое значение и не может обусловливать собой наказание, которое не требуется ни идеей справедливости, ни целью государственной безопасности 290.