Илья Левяш - Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 1

Битва демократического Давида с деспотическим Голиафом – проблема специального рассмотрения, но, безусловно, хрестоматийным обещает быть эпизод этого ристалища, связанный с 60-летием Великой победы над фашизмом. Москва стала по сути лишь транзитным пунктом майского визита Буша-младшего – тогда еще президента США – в Европу. Этот визит оказался в символическом окружении: вначале переговоры в Риге с президентами Латвии, Эстонии и Литвы, а под занавес – Грузии. Буш сделал акцент на «поддержке демократии, исторической реформы и мирного разрешения конфликтов» в постсоветском пространстве СНГ, и его маршрут, отмечает «Вашингтон пост», «следует воспринимать как сигнал лично президенту Путину» [НГ, 28.03.2005]. М. Голдман, один из известных специалистов по России, ныне – заместитель директора Дэвис-центра российских и евразийских исследований Гарвардского университета, отвечая на вопрос о целях визита Буша в Ригу и Тбилиси, расставил все точки над «i»: «Когда я услышал эту новость, я сказал себе: на фоне чувствительности, с которой русские относятся к попыткам американцев «въехать в квартал», это выглядит как провокация… это, конечно, знак усилившейся напряженности в отношениях между обеими странами. Получается, что Путин проводит празднование, но в то же время Буш чем-то занимается у него на «заднем дворе». Надо признать, что это может нанести ущерб отношениям между обеими странами» [НГ, 30.03.2005].

С точки зрения К. Блэкера, директора Института международных исследований Стэнфордского университета, ядром американской публичной политики, адресованной России, является судьба российской демократии. Ранее республиканцы критиковали Б. Клинтона за вовлеченность в российские внутренние политические и экономические дела и утверждали: «Мы будем относиться к России как к великой державе, какой она является. Мы будем иметь дело с той Россией, какая есть». И они держались этой линии до 11 сентября… Внезапно (странная оценка для эксперта – И. Л .) для них опять стало важным иметь какое-то понимание траектории движения России». Блэкер понимает эту траекторию вполне адекватно: «Все, что делает Путин, проистекает из одной и всеобъемлющей цели, какой является восстановление России в качестве великой державы… Я не считаю и никогда не ощущал того, что политика Путина движима политическими расчетами, связанными со свертыванием демократии… Ясно, что это отступление от либеральной демократии. Но не думаю, что это ее разгром. Вообще существует множество форм демократии. Я согласен с тем, что Путин сказал Бушу в Братиславе: Россия будет демократической, но демократической по собственному выбору. Я имею в виду, что важен контекст – культурный контекст, исторический контекст… Нет никаких оснований полагать, что Россия должна имитировать политическую культуру Германии, Великобритании и Соединенных Штатов для того, чтобы быть демократической. Россия найдет свой собственный путь» [Цит. по: НГ, 3.06.2005].

Сопоставим эту позицию с Посланием В. Путина в его бытность президентом: «Мы вместе хотим соответствовать гуманистическим ценностям, широким возможностям личного и коллективного успеха, выстраданным стандартам цивилизации. Стандартам, которые могут дать нам единое экономическое, гуманитарное, правовое пространство». Президент выступил с призывом к защите «российских ценностей» и претворению в жизнь общих цивилизационных норм, но подчеркнул, что «Россия сама определит темпы, характер и условия движения к демократии» [Цит. по: НГ, 26.04.2005]. В духе синтеза realpolitik и universalis Путин в своем Мюнхенском заявлении недвумысленно заявил, что Россия твердо намерена следовать по этому пути, опираясь на силу права, и – в меру необходимости – на право силы.

Эпицентр напряженности между различными версиями и реалиями демократии – в соотношении между собственностью и властью. Мы полагали, что основная силовая линия этого противоборства в сфере собственности, а оказалось – в сфере дурно понятой ницшеанской «воли к власти». Запад также согласен с тем, что собственность без власти – еще не гарантия, в отличие от власти как гарантии собственности. Недаром инвесторы не спешат в наш отечественный Клондайк, не имея достаточных гарантий и опасаясь матроса Железняка.

Примат власти над собственностью, как ведущая цивилизационная ценность, обусловливает, прибегая к метафорам Достоевского, волю «пауков» к всевластию, а она предполагает большее или меньшее безвластие других, менее цепких и удачливых «муравьев». Однако в условиях демократизации «пауки» вынуждены декларировать признание «муравьев» в качестве субъектов политики, их права и свободы. Такова абстрактно-гуманистическая «Всеобщая декларация прав человека», провозглашенная ООН: «Принимая во внимание, что признание достоинства, присущего всем членам человеческой семьи, и равных и неотъемлемых прав их является основой свободы, справедливости и всеобщего мира…, Генеральная Ассамблея провозглашает: Статья 1. Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства» [Права…, 1988, с. 5].

Как заметил Ницше, «легко думать, но трудно быть». Приходится констатировать, что прекрасный ооновский текст еще менее близок к реалиям, чем в начале нашего столетия, – от нулевой самоценности человеческой личности до угрозы тотального самоуничтожения. Мир в целом по-прежнему основан на праве силы, а не на силе права. Эта круговерть, отмеченная распадом, «знаком беды», – зловещая примета политического отчуждения рода человеческого. Если демократизация мира и не является источником такого драматического состояния, то во всяком случае невозможно отрицать, что демократия, как технология власти, не может ограничиваться известными формально-институциональными признаками. Ф. Фукуяма обоснованно пишет: «То, что национальные институты разных государств стали более идентичными, означает, что в основе различий теперь будут лежать другие факторы… в международном плане это приведет к переделу власти на планете, но уже не по политической модели, а по уровню культуры» [1995]. Вопрос в том, конкретно о какой культуре идет речь, каких субъектов, их интересов и ценностей, взаимоотношений между ними.

А. Неклесса отмечает, что «глобализация не ведет автоматически к развитию планетарной демократии… Современная глобальная архитектура организована по другим, нежели демократия, меркам… Речь идет об ограниченной недемократичности глобального универсума, его… сословности… Трансформация жизни ведет к становлению принципиально новой социальной среды, закладывая основы либерального, но все же не вполне демократичного общества» [1999, с. 32, 35].