Тимур Гайнутдинов - Des Cartes postales

В этом смысле след подобен палимпсесту: он изымает себя, но делает это именно для того, чтобы себя сохранить, оставив, быть может, едва ощутимый оттиск, едва ли различимый граф. След означает также саму «нестираемость бытия», невозможность абсолютного забвения.

Вслед за Декартом, мы видим, что посредством вытеснения происходит своего рода капитализация следа. И это как раз тот случай, когда капитал, беря верх над субъектом, становится всевластен. Память способна откладывать некоторые следы, тем самым приостанавливая или задерживая их психическую обработку. Это следы, упраздняющие свое прочтение, заметающие себя подобно вору, силящемуся скрыть улики; следы изъятия и исчезновения, отстранения и отступления, которые стирают из памяти сами себя, оставляя лишь пустое пространство в «порах мозга». «След – это стирание самого себя, своего присутствия, он конституирован угрозой или тревогой своего безвозвратного исчезновения, исчезновения исчезновения… Это стирание следа – не несчастный случай, который мог произойти здесь или там, не необходимая структура некоторой цензуры, угрожающей тому или иному присутствию; но, как движение темпорализации и как чистое самоаффектирование, оно оказывается структурой, которая делает возможным то, что можно было бы назвать вытеснением вообще» 44. Деррида прав – это не структурный закон цензуры, но и не некоторая всегда временная случайность в истории форм присутствия; стирание следа, его внутреннее изживание, изжигание, испепеление самой его плоти, едкого нутра – это то, что делает возможным вытеснение как таковое. След позволяет себе избыток собственной (у) траты, иначе – он позволяет себе быть ничем, изгнать себя и раствориться «в небытии своего бытия, том остатке без остатка, что называется золой» 45. «Нас ждет зола» – след угасшего пламени, след другого имени: «след – или же зола. Эти имена стоят других» 46, обнаруживая общую меру стоимости. Впрочем, это менее всего вопрос экономии имени, попытки имя сберечь, спасти от огня. Имя, любое имя, обязано огню. «Пусть у нас будет огонь, пусть будет жар и пусть огонь горит сколько угодно» 47, сжигая каждое имя, оставляя лишь след. Или же золу. Эти имена стоят за другими, метонимически смещая значение, вознося его подобно фимиаму: ладан, гвоздика, мускус, можжевельник, мирра, розмарин, корица, лавр, несколько капель лаванды, совсем чуть-чуть базилика и, в довершение всего, горсть лепестков роз. Облако благовоний оседает пеплом на коже, удушливо стягивая голову запахом роз. Здесь действительно нет иного остатка, как нет иного следа, кроме, разве что, – запаха роз, подобного самым жутким миазмам.

Констанс Классен в работе «Миры ощущений», исследуя этимологию терминов английского языка, фиксирующих наше чувственное восприятие действительности, замечает, что «чисто обонятельные термины нередко происходят от слов, отсылающих к огню или дыму. Так, например, корни слов «smell» (запах), « reek » (вонь, зловоние, затхлость), « perfume » (благоухание, аромат) и « incense » (фимиам) означают «гореть» или «дымить» 48. Испускать густой дым или копоть, кадить, воскурять… Каждый запах, самый смрадный и самый благостный, отсылает к огню, он воскуряется вместе с ним, превращаясь в пламя, превращая пламя в густой дым и копоть. Впрочем, само пламя еще ждет нас впереди.

49В трактате «Первоначала философии» Декарт пишет, что «природа материи, или тела, рассматриваемого вообще, состоит не в том, что оно – вещь твердая, весомая, окрашенная или каким-либо иным образом воздействующая на наши чувства, но лишь в том, что оно – субстанция , протяженная в длину, ширину и глубину» 50. Человеческое тело есть лишь одно из многих в череде прочих материальных тел, и, подобно им, оно «протяженно в длину, ширину и глубину». В другом месте («Размышления о первой философии») он развивает это определение: «Под телом я разумею все то, что может быть ограничено некими очертаниями и местом и так заполняет пространство, что исключает присутствие в этом пространстве любого другого тела» 51. Мы видим, что тело прочитывается Декартом исключительно пространственно. Именно пространство выступает экспозицией тела, то есть тем, что его предъявляет в качестве места присутствия или присутственного места. Мерло-Понти по этому поводу пишет, что «быть телом – значит, как мы видели, быть привязанным к определенному миру, и изначально наше тело не в пространстве: оно принадлежит пространству» 52. Проблема заключается в том, что и сейчас, спустя более трех с половиной веков после Декарта, мы по-прежнему еще бесконечно далеки о того, чтобы понять весь смысл этой пространственной принадлежности нашего тела. «Пространственность тела есть развертывание его телесного бытия, тот способ, каким оно осуществляется как тело» 53. Пространство выражает способность тела к развертыванию, это некая интенция тела.

Впрочем, неверно было бы думать, что в картезианстве пространство детерминирует собой тело, скорее, оно сливается с самим бытием тела в едином акте существования. Конечно, не может быть тела вне пространства, но точно также как не может быть и пустого пространства, лишенного тела: «Что же касается пустого пространства в том смысле, в каком философы понимают это слово, т. е. такого пространства, где нет никакой субстанции, то очевидно, что в универсуме нет пространства, которое было бы таковым, потому что протяжение пространства или внутреннего места не отличается от протяжения тела». 54На страницах «Первоначал философии» Декарт отмечает, «что одно и то же протяжение составляет природу как тела, так и пространства» 55, а значит, пространство экспозиционирует собой тело в той же степени, что тело – пространство. Это значит также, что тело не просто занимает некое место, но становиться самим местом, и «причина этому та, что сами названия „место“ и „пространство“ не обозначают ничего действительно отличного от тела, про которое говорят, что оно „занимает место“; ими обозначается лишь его величина, фигура и положение среди других тел» 56. Иначе говоря, тело в картезианстве и есть место («тело-место» Нанси), что вовсе не означает, что тело имеет место (как если бы можно было иметь место без бытования в-месте), напротив, – тело, заполняя собой пространство, изымает место: «Контур моего тела – это некая граница, которую обыкновенные пространственные отношения не пересекают» 57. И если Декарт и пишет о том, что «тело заполняет собой пространство» и «удерживает место», то сам смысл этого «заполнения» и «удержания» вовсе не в сохранении, но, напротив, в изымании и изъятии, подобно тому, как удерживают пени или процент с суммы. Имеет место акт изъятия, нечто отрицательное, квалифицирующее себя в качестве изымательного.