Леонид Василенко - Введение в русскую религиозную философию

Самарин прав в том, что подлинное понимание личности дается верой, а не разъяснением с помощью каких-то социально-исторических фактов, будь то «германский» образец или что-то еще. Вспомним для сравнения, что у Киреевского идеал «цельности жизни» означал, что православный христианин, будучи «разумно-свободной личностью», является частицей Церкви как Тела Христова и живет полнокровной жизнью Церкви в единстве с Богом. Самарин высказывался о церковном статусе личности в общине скорее в русле долженствования, чем реального наличия. Если общинность лишена добротного церковного качества, тогда не может быть глубокого внутреннего единства всецело преданной Богу личности с подобной общиной. Самарин не закрывал глаза на то, что беда многих из нас в том, что в Церкви «мы числимся, но не живем». Это означает, что когда духовная жизнь общины теплохладна, появляются серьезные проблемы взаимоотношений личности с этой общиной, решения которых не исчерпываются тем, что Самарин описал в общем виде.

Ранних славянофилов сменили почвенники. Они не искали идеальную соборную жизнь в Древней Руси, а хотели опереться «на почву», на духовную жизнь и силу народа. Прот. Василий Зеньковский писал, что суть их представлений состоит в том, что народ в его историческом развитии в современном состоянии, в полноте его реальных сил и духовных запросов есть «почва», вне которой немыслимо продуктивное творчество. К этому же относится, продолжал он, идея всечеловеческого синтеза как задачи, стоящей перед Россией. Приведем характерные строки из объявления о выходе в свет органа почвенников – «Времени» (написаны Ф.М. Достоевским): «Мы знаем теперь, что не можем быть европейцами…, мы убедились, наконец, что мы тоже отдельная национальность в высшей степени самобытная, и что наша задача – создать себе новую форму – нашу собственную, родную, из почвы нашей взятую; мы знаем, что не оградимся уже теперь китайскими стенами от человечества. Мы предугадываем, что характер нашей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея может быть синтезом всех тех идей, которые с таким мужеством развивает Европа» (4, c. 88). Но далеко не все почвенники были в своей мысли на уровне заданий, сформулированных Достоевским. «Почвенником» он был довольно странным – все его творчество, особенно «Бесы», свидетельствует, что «почва» как бы «заминирована» жуткими разрушительными страстями, способными погубить Россию.

Аполлон Григорьев (1822–1864) считал прежних славянофилов слишком теоретичными. Его привлекла эстетика православия – яркие характеры отцов, дедов и прадедов, их красота, сила и жизненность, а также и вера, которая веками формировала могучий народ. Григорьев, как и Достоевский, призывал твердо опереться на народную почву – глубинную основу народной жизни. Главное в ней – православие. Отрыв от него стал пагубным для образованного русского общества. Григорьев не был ярым антизападником и понимал, что быть православным – не значит враждовать с европейской культурой. Но он, как и многие тогда, остро чувствовал, что западная культура ослабела и надломилась. В отличие от Достоевского и ранних славянофилов, он воспринимал православие эстетически и романтически, как прекрасную веру большого и сильного народа, а не как свидетельство высшей спасающей Истины, живущей в Церкви.

Известным почвенником был Николай Николаевич Страхов (1828–1896), враг западного «просвещенства», атеистического разума и безбожной цивилизации. Страхов – автор работы «Борьба с Западом в нашей литературе» (в 2-х кн. СПб., 1887–1890), а также «Из истории литературного нигилизма. 1861–1865» (СПб., 1890). Он настаивал, что возврат к почве избавит от «просвещенства», «безумия рационализма», суррогатов религии и безбожия, которые идут в Россию с Запада. «Просвещенство» не только не способно ничего предложить для подлинного просвещения разума и сердца, но и враждебно ему. «Проект Просвещения», как теперь его называют, должен быть полностью отвергнут.

Мы призваны, продолжал он, увидев отвратительные плоды этого «проекта», разобраться с духовными основами западной культуры. Грядут великие бедствия за все наши ложные увлечения и исторические грехи. Может быть, нам суждено явить миру яркие примеры безумия, до которого способен доводить людей дух нынешнего просвещения. Но мы же должны дать самую сильную реакцию этому духу. Об этом же писали Данилевский, Самарин и др. Во всем этом немало идеологического неприятия, мотивированного сильной страстью. Не хватает вдумчивого отношения к трагедии европейской культуры на путях рискованных выборов, которые совершили деятели Просвещения, не хватает и объективности в том отношении, что среди этих деятелей были те, кто дорожил истиной и социальной справедливостью. Но верно, что непомерная амбициозность и антицерковность многих из этих деятелей не могли не привести западную культуры к тяжелым результатам.

Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885) – философ истории, который решительно отверг светскую веру в прогресс: факты ее не подтверждают, а недолгие прогрессивные этапы развития бывают только на восходящих стадиях становления культур. В книге «Россия и Европа», известной как «катехизис славянофильства», Данилевский утверждал, что общечеловеческая культура не существует, а есть только появляющиеся и уходящие культурно-исторические типы . Они возникают на основе «великих лингвистико-этнографических семейств», они могут и должны обходиться друг без друга, не нуждаясь ни в каких заимствованиях, и созидают из себя все, что им нужно. Их 10: «1) Египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилонский, халдейский, или древнесемитический. 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский. 9) новосемитический, или аравийский, и 10) германо-романский, или европейский. К ним можно еще, пожалуй, причислить два американские типа: мексиканский и перуанский, погибшие насильственною смертью и не успевшие совершить своего развития. Только народы, составлявшие эти культурно-исторические типы, были положительными деятелями в истории человечества; каждый развивал самостоятельным путем начало, заключавшееся как в особенностях его духовной природы, так и в особенных внешних условиях жизни, в которые они были поставлены, и этим вносил вклад в общую сокровищницу» (9, с. 88).