Михаил Ермолаев - Русская философия XXI века. Максимы

Нужно научиться слушать, чтобы понять, что философ – это не тот, кто умеет слушать, а тот, кто умеет молчать.

Нужно научиться молчать, чтобы понять, что философ – это не тот, кто умеет молчать, а тот, кто умеет грезить, сопрягая грезы со словом или поступком, соединяя видимое и невидимое, языковое и безъязыкое. Человек может мыслить, поскольку он имеет для этого возможность. Эту возможность ему дают грезы.

Каждый человек грезит. Русские грезы актуализируют русские философы.

Русская философия возникает вне философии, поэтому в ней нет желания разрушать подручный мир обжитого. Функцию разрушения берет на себя русская интеллигенция. Философы – охранители преданий, они, как Аксаков, отзываются не на зов бытия, а на зов дома. Бытие – это не дом, и язык – это не дом бытия. Как говорил Шпет, язык наш – враг наш. Бездомность является отличительным признаком мысли интеллигента. В России философы – не интеллигенты, а интеллигенты – не русские философы.

Бытие – это то, чего не было и никогда не будет. Оно всегда есть. Но если оно всегда есть, то внутри него нет смены состояний. А если в нем нет смены состояний, то оно не имеет никакого отношения ко времени. А если оно не имеет отношения ко времени, то нужно говорить об идеи бытия. Сущее существует без бытия. Бытие не существует без сущего. Но и человек – это идея человека, то чего никогда не было и никогда не будет. Человек уже есть, но как Христос, как то, внутри чего нет смены состояний.

Чем же отличается бытие от человека? Тем, что у бытия нет боли и нет страха. А у человека есть и то, и другое. Онтология смещает человека из центра философии и превращает его в нечто необязательное. Онтология была бы возможна, если бы бытие не зависело от человека. Но бытие, не зависимое от человека, это существование, а не бытие. Есть только одно бытие. Это бытие человека. Или еще строже. Есть только одно бытие – бытие Бога, никакого другого бытия нет. Онтология – это необъявленная война философии с человеком, стремление философов деантропологизировать мир.

Человек – очень пластичное существо. Быть пластичным – значит быть эмоциональным, возбуждающим в себе самом чувственность. Фундаментальное свойство человека – самоаффектация.

Человек существует без сущности. Если он когда-нибудь начнет существовать с сущностью, то перестанет грезить, то есть предъявлять себе тот объект, которым хочет овладеть. Греза, овладевшая телом человека, превращает его в мыслящую вещь. В социуме живет не мыслящая вещь, а языковое существо.

Аутография – это описание происхождения самости, то есть самодетерминации. Абсурд – это взрыв галлюцинаций. Самость – результат этого взрыва. Поворотом человека к самости рождаются символы воображаемого. Поворотом к реальности создаются знаки языка. Нельзя, подчиняясь логике языка, понять, как появился язык. Нельзя говорить о сознании, пребывая вне сознания. А, будучи в сознании, мы можем говорить только о символическом прошлом. Настоящее сознания ускользает от разговора о сознании. Нельзя понять человека, не понимая смысл аутизма в его действиях. Во всех этих случаях нашему мышлению нужно будет пройти от разумности мира к пространству абсурда.

Мир разумен потому, что в нем для всего есть своя причина. При этом минимум сущности в нем соответствует максимуму существования. Силами реальности всякое сущее может быть приведено в такое положение, в котором оно будет испытывать действие двух причин, одна из которых исключает другую. И при этом обе причины будут действовать в одном и том же месте, в одно и то же время, в одном и том же отношении, что, конечно, уже само по себе абсурдно. Поскольку субъектом такой двойной логики является человек, постольку он абсурден, то есть в одном и том же отношении и свободен, и подчинен необходимости. Поскольку ни одно животное не может быть двойственным, постольку оно разумно. Вывод: мир сохраняет свою разумность до тех пор, пока ему удается уклониться от встречи с абсурдом.

Человек – это неудачная попытка мира уклониться от встречи с абсурдом. В феномене человека закодировано неумение спрятать себя в складках наличного, затеряться в просторах возможного. Поэтому человек подчинен одновременно и логике свободы, и логике нудящей необходимости. Человек – это плата разумного мира за встречу с абсурдом, перед которым разум слагает свои полномочия, отказываясь быть поводырем. Поэтому на любом человеке всегда, как клеймо, лежат следы, оставленные его изначальной неразумностью.

Силой абсурда человек устанавливает себя как мыслящее, но неразумное существо. В той мере, в какой он грезит, он выходит за пределы наличного.

Выходя за пределы наличного, человек перестает быть природным существом. Перестав быть природным существом, человек не становится существом культурным. Трансгрессия границ биологии не означает скорого попадания в мир социума. Она также не означает появление какого-то обезьяночеловека. Она означает появление воображающего человека и начало войны между телом и организмом. Организм служит застывшему интеллекту природы. У него есть органы. Тело подчиняется суггестии грез. У тела есть функциональные органы. Человек – это промежуточное, не эволюционирующее, а трансгрессирующее существо, которое находится между природой и социумом. Он возник не более 50 тыс. лет назад, тогда как его социальная история началась не более 15 тыс. лет назад. То есть трансгрессирующее состояние в филогенезе занимает у человека 30–40 тыс. лет, а в онтогенезе оно занимает около двух лет и заканчивается тем, что язык подчиняет грезы человека социуму.

«Мизология» – это термин философии Канта. Он обозначает нелюбовь человека к сознанию. Почему возникает эта нелюбовь? Потому что сознание лишает человека радости жизни, отнимая у него счастье. Что же в сознании есть такого, что лишает человека счастья? Это грезы, которыми человек действует на себя и которые не позволяют действовать на него вещам. Среди этих грех есть и грезы самоограничения человека. Сознание – это первичное самоограничение человека, то есть способ, которым он самому себе наносит ущерб. В свою очередь, Бог является первичной актуализацией самоограничения человека, то есть условием его существования.

Поскольку сознание возникает не для знания, а для причинения себе ущерба, постольку человеческий ум является объективацией страдания. Тогда как для самосохранения, для достижения практической пользы, равно как для игры в шахматы, нужно не сознание, а интеллект, ум природы, то, что стоики назвали инстинктом. А поскольку этот ум сложил свои полномочия перед абсурдом, постольку человек оказался без поводыря в мире грез и галлюцинаций.