Александр Лимитовский - Увлечение и освобождение

Однако не надо думать, будто бы иерархия проявляется как садизм исключительно во взаимоотношениях между людьми – они точно так же проявляют себя в познании. Проведем мысленный эксперимент: представим себе город, в котором есть два места для памятника. Одно место престижное, в центре города, напротив дома правительства, а другое – на окраине, в бедном районе. У нас есть два кандидата: двое ученых, один открыл более общий закон, другой работал с частностью (или один придумал концепцию самолета, а другой работал с моторами). Оба одинаково гениальны, изобретения обоих оказались одинаково необходимы городу. Кого из них, на Ваш взгляд, будет более логично поставить в центр, а кого – на окраину? Думаю, что граждане города выберут на престижное место того, кто открыл более общий закон – по той же причине, по какой на пьедестал почета ставят генералов, а не солдат. Садизм в отношении к миру имеет не меньше жертв, чем садизм в отношении к другому: взять в пример ту же нацистскую науку, или карательную психиатрию. При этом это все вещи непроизвольные – если у психиатра есть иерархическое описание работы психики больного, то он без особых угрызений совести задушит какое-то частное проявление любви у этого пациента дозой галоперидола, решая более общую проблему эмоциональной нестабильности.

Разумеется, садизм – не единственное удовольствие, которое мы можем извлечь из власти. Потребность во власти может быть потребностью чисто эстетической. Власть – это искусство, и мы творим его по своему вкусу, так, чтобы оно нам нравилось. Я не решусь объяснить, что такое эстетика, как не решусь объяснять, что такое вкус: так или иначе, читатель, кем бы он ни был, наверняка обладает чувством эстетического, как и вкусом, и сам сможет определить, что для него значат эти вещи. Многообразие возможных эстетических переживаний одного Человека бесконечно велико: каждый лист, куст, книга или здание могут показаться любому из нас по-своему бесконечно прекрасными или невыносимо уродливыми. Я только хочу обратить внимание читателя на ту очевидную вещь, что эстетическое переживание в каждый момент времени может быть только одно, что оно требует своего места в душе Человека. Если Я желаю почувствовать свежий запах утреннего леса, или восхититься гением античного скульптора, посетив центральный городской музей, то Я должен сфокусироваться на том артефакте, которым Я хочу насладиться, сделать шаг к самой возможности появления такого рода переживаний из данной ситуации (Я как минимум должен посмотреть на статую, разглядывать ее; прийти в лес, сделать вдох, подумать обо всем об этом особым образом, пройтись по тропинке и т.д.). Поэтому будет правильно сказать, что эстетическое переживание не является чем-то, что мы пассивно ощущаем, а рождается в процессе создания нами артефактов-носителей оного, в процессе создания, условно говоря, красивых вещей. Эстетическое чувство всегда происходит в момент столкновения Человека с создаваемыми им артефактами, не до, и не после. Эстетическое переживание есть лишь спутник творящего, оно проявляется в конкретных артефактах конкретного Человека. Без артефактов и наблюдающего, эстетики вещи не существует, это чистая абстракция.

Разумеется, сами эстетические переживания властью в интересном для нас смысле не обладают, и обладать не могут. Однако, прогуливаясь по лесу, Вам может быть совсем не приятно увидеть на дороге статую из городского музея. Эстетика подразумевает определенный путь к себе, только пройдя который Вам обещается наслаждение, и условия достижения удовольствия не должны нарушаться. Поэтому эстетическая мотивация к власти состоит в том, что мы получаем удовольствие от самого процесса конструирования подчиняющих нашу волю (мистифицируемых) путей к эстетическому удовольствию (например, интуитивно предположив, что для того, чтобы наслаждаться эстетикой военной скульптуры или одежды, нужно самому быть милитаристом, или жить в милитаризированном обществе). Человек способен так увлечься погоней за наслаждением, что может потерять в ней самого себя, полностью раствориться, быть поглощенным ею. В таком состоянии путь к эстетическому наслаждению вырождается в модель власти.

Так, власть может быть построена в самых разных жанрах. Сама ситуация в таком случае становится мистифицируемым артефактом субъекта. Человек помещает себя в какую-то чаще всего уже имеющуюся в культуре сюжетную модель, и проигрывает ее стереотипные роли, обыгрывает типичные жанровые ситуации. Жанр становится набором правил, по которым строятся эти эстетические модели власти, и вырваться из такого предзаданного сюжета иногда оказывается очень непросто (особенно если учесть, что Человек сам не понимает, какую роль он обыгрывает). Иногда люди, попадающие в тот или иной жанр, оказываются вынуждены отыгрывать его всю жизнь, вновь и вновь воспроизводя одни и те же повороты сюжета, переживая одни и те же садистские стереотипы, словно обитатели Ада из Божественной Комедии Алигьери. Жанр – это своего рода конкретная архитектура модели власти, во многом определяющая дальнейшее ее развитие.

Жанров и их смешений можно создать великое множество: это может быть роман, катастрофа, триллер, даже фэнтези (последнее особенно актуально для тех людей, что увлечены идеями трансгуманизма и виртуальной реальности). Чаще всего мы заимствуем их из нашей мифологии, и потому жанры могут самым коренным образом различаться в зависимости от региона и культуры, в которой живет Человек. Китаец может реализовывать модели власти, о которых итальянец не имеет ни малейшего представления. Однако возможны, конечно, и индивидуальные, ни на что не похожие произведения, такие как двойники кинозвезд. Каждый из жанров может предоставить потребителю свои инструменты для добровольного самоуничтожения.

Например, детективный жанр изначально предполагает «преступление», по следу которого мы должны идти, чтобы в конечном итоге кого-то осудить. Все должно быть редуцированно к состоянию «улики» (вплоть до безумия), события должны цепляться друг за друга, и мы не можем свернуть с пути поиска. Этот жанр чаще всего воспроизводят разнообразные конспирологи, в своих «кому это выгодно» разыгрывающие партию детективов (с заранее готовыми ответами, конечно), а внешнему наблюдателю (жанр его предполагает) отводится роль свидетеля обвинения, «доказывающего» «истинность» «улик», и тем самым становясь полноценными «судьями» над «преступником». В частности, на этой базе строилась логика нацистских СМИ, всякую проблему объясняя воздействием «еврейских» внешних сил, как внешних, так и внутренних.

Не менее распространен на сегодняшний день исторический жанр власти. В данном случае субъект власти живет в преддверии кульминации какой-то истории, которую он проживает и которая является смыслом его текущего существования. Вся его жизнь существует относительно этого момента. Сама развязка при том не называется, а предполагается, слегка освещается знаковыми событиями его текущей жизни. Такой Человек оказывается вынужден жить в истории, которая находит свой смысл в своей кульминации, и только в ней. Самым явным примером такой формы власти является власть родителей и преподавателей над ребенком, кульминацией которой является мифическая точка «взросления» – выпускной экзамен, или брак… Отметим, что это может быть не только точка, а просто представление о взрослом состоянии (идеале взрослого ребенка), достижение которого, в соответствии с жанром, может оправдывать избиения, бесправие, приниженное положение перед другими людьми, психологическое насилие.