Александр Лимитовский - Увлечение и освобождение

Несомненно, что академизм так же предполагает реализацию человеческих садистических фантазий именно в рамках этого жанра. Образование предоставляет множество ситуативных и длительных форм допустимого унижения одного Человека другим Человеком. Одной из таких форм предполагаемого в академизме опыта, является власть экзаменатора. В самом деле, трудно представить большую степень закрепления своего униженного положения перед другим, чем директивно установленная необходимость повторить его слова, как доказательство того, что Вы вообще его слушали (попробуйте потребовать такое у своего друга, соседа, родственника), в результате чего этот другой определяет степень качества Вашей интерпретации по порядковой шкале, в которой он сам себя ставит на позицию, на n баллов превышающую максимально доступную для Вас. Особенно явно проявляется этот садистический элемент в тех случаях, когда экзаменатор требует выполнить творческие задания, и по ним ставит оценку: в таких случаях качество «особого мнения» студента определяется, конечно, близостью его подхода к позиции экзаменатора, способностью угадать желания последнего относительно себя самого. При том экзаменуемый оказывается обязан корчить самостоятельность, видом и делом (а желательно и мыслью) доказывая свою искренность – и, тем самым, справедливость своего унижения.

Впрочем, экзамен – это все-таки регресс жанра. Но об этом Я упомяну чуть позже.

Совсем от других вещей получает удовольствие субъект трагического жанра. Здесь мы сталкиваемся с двумя основными типами персонажей: это жертва и траблмейкер (мучитель, беда). Жертва имеет право страдать и обвинять, при том страдает она по выбранным ею параметрам, а траблмейкер имеет право удовлетворять ее страдания тем способом, каким он сам хочет это сделать. При этом сама жертва корректирует усилия траблмейкера. Например, в современном академическом сообществе псевдосубъектом власти выступает совершенно абстрактный «постмодернизм» (в лучшем случае определяемый как подвид фрейдо-марксизма), от нигилистического влияния которого якобы страдает классическая наука, в результате чего внутри некоторых научных кругов, и даже дисциплин, формируется внутренняя идеологическая цензура, а иногда даже и призывы к физической расправе над представителями данного направления мысли. Вашему духовнику или Вашим родственникам достаточно просто страдать от Ваших дел в правильном направлении, и Вы сами пойдете, куда они хотят, и сделаете то, что они хотят.

В центре комедийного жанра лежит феномен смеха и смешного. Что такое смех – это сложная философская и психологическая проблема, которая имеет косвенное отношение к нашей теме. Однако мы точно знаем, что смех является способом оправдания любого ненормативного действия. Какую бы болезненную точку не задел Ваш собеседник, Вы простите ему это, если на этой базе он выстроил шутку, которая заставила Вас 15 минут безостановочно смеяться. Смешное, комедийное – это всегда абсурд, парадокс, оно существует там, где нет законов логики, где правит легкое безумие. Он существует только в детабуированном месте, где нет ничего значимого, а все проблемы становятся фантомными. У шутки есть пространство действия и сила действия – то, на какие темы она может распространять свое влияние, и то, какую свободу действий в этом пространстве она может оправдать.

Можно заметить, что комедии обыгрывают какие-то типичные жизненные ситуации, внося в них комедийный элемент. При этом юмористический жанр не терпит серьезности, потому что она его разрушает. Абсолютно серьезный, несмешной персонаж, никак не поддерживающий шутку, и не участвующий в ней, для комедийного жанра смертельно опасен. Поэтому Человек, попавший в такой жанр, оказывается частично или полностью лишен возможности прямо высказать свою позицию. Такими шутками может оправдываться, например, унижение коллегами по работе какого-то сотрудника, навешивание оскорбительных ярлыков и т. д. Человек оказываться вынужден поддерживать шутку, превращать ситуацию в фантомную, ненастоящую, и поддерживание такого состояния может быть для него очень и очень болезненным.

Не стоит путать комедийный жанр и трэш. Последний нам представляется особо интересным благодаря его явному преимуществу перед всеми другими жанрами. Если комедийный жанр вносит юмористический компонент в комедийную ситуацию, то трэш работает с стереотипными, шаблонными сюжетами, выводя юмористический компонент из самого шаблона, делая нелепыми и абсурдными роли персонажей, и позорной всякую серьезность в отношении их. По сути трэш есть власть, которая черпает свою силу в уничтожении других форм власти. Часто разрушение жанра производится через внесение в стереотип чуждых ему элементов, приводящих к обнажению логических противоречий внутри уничтожаемого жанра.

Трэш так же докапывается до позитивных ценностей, на которых паразитирует власть, и ставит их под сомнение. А в условиях сомнения, как мы уже заметили, власть существовать не может.

Однако можно договориться с самим собой о сохранении того или иного стереотипа, обращая трэш не против власти, а против критики власти, тем самым делая власть неуязвимой для любой свежей мысли. Это происходит из-за слабости создателя трэша, существования для него запретных тем и табу. А это свидетельство плохого трэша, трэш не может иметь табуированных тем, он должен быть безжалостен к тому, что разрушает. В противном случае юмор как бы создает стену вокруг больного места, «оберегая» его от необходимого уничтожения.

Заметим, что уничтожение позитивной ценности должно происходить не через нарушение ценностного закона, а через его критическое осмысление. В противном случае мы имеем дело уже не с трэшем, а с табуированным искусством. Последнее есть признание некоторой ценности за истинную, обоснование чего производится путем ее предельно грубого нарушения.

Ценность закона, стоящего за табу, определяет форму преступления против этого закона: тем же принципом, которым закон обосновывается, обосновывается и его нарушение. Индустрия жестоких видео, порнография – примеры данного жанра в искусстве. Если брать порнографию, то, например, актриса, участвующая в съемках, оказывается в условиях, в которых демонстративно подчеркивается ее униженное положение как женщины (например, через семяизвержение на лицо, или через однозначно трактуемые позиции, движения), и посредством этого производится унижение женственности как таковой, а так же норм, обычаев, этикета и устоев, принятых на основе данного понимания женственности. Конечно, как и во всех других жанрах власти, этот жанр так же основан на мистификации – актриса сама приходит на съемки, участвует в них, придумывает себе псевдосубъектов (деньги, режиссер, жизнь такая), третьих лиц и т. д. К слову, если актриса получает от процесса удовольствие, и не испытывает ни каких неудобств, съемки являются результатом ее личного рационального расчета, то тут нет ни власти, ни насилия (точно так же, как и не всякий экзаменатор – садист, и не каждый юмор оскорбителен), и осуждать тут, в общем-то, и нечего.