Екатерина Самойлова - Юридическая психология. Социальная юриспруденция. 2 том

Almost every theory about homosexuality is essentially a theory about male homosexuals » ( Rictor Norton, «The Nature of Lesbian History», August 2003) («Почти все теории о гомосексуализме это теории о мужском гомосексуализме». Риктор Нортон. «Природа лесбийской истории»). У Игоря Семеновича Кона также есть основания полагать, что «сексуальные отношения между женщинами нигде не институализировались и существовали только на бытовом уровне» (И. Кон. «ЛУННЫЙ СВЕТ НА ЗАРЕ. Лики и маски однополой любви. Часть II. Сквозь пространство и время. По странам и континентам»). Действительно, есть мужеложство. «Лесбиянство» («сафизм») в самих понятиях с мужским гомосексуализмом расходятся по разным этимологиям. Опуская здесь вопрос (на который не найден ответ, но который тем не менее существует. А именно: каковы медицинские и медико-психологические причины гомосексуализма?), заметим, что мужеложство и лесбиянство в пенитенциариях не имеют ничего общего. В пенитенциариях самого демократического общества и в пенитенциариях обществ, где господствуют тоталитарные режимы мужеложство несет одну и ту же функцию. И в царских тюрьмах, и советских ИТУ, и в учреждениях исполнения наказания демократической России в отношении мужеложства ничего не изменилось. Это же характерно и для пенитенциариев США, Франции, Испании, Северной и Южной Корей за тот же период. Вспомним «Дата Туташхиа» Чабуа Амирэджиби. Там «пламенных революционеров» быстро «перевоспитывали» в тюрьмах уголовники, совершая с ними акты мужеложства. И в это же самое время (Даты Туташхиа) Лев Толстой пишет о любви Катюши Масловой к революционерке Марии Павловне, как о чувстве добром, ласковом и нежном, которому и Мария Павловна отдалась всей душой. Для того, чтобы «связать» современную пенитенциарную психологию с реалиями нашего времени, мы должны найти объяснение и этой стороне человеческих отношений. Ведь, как не согласиться с В. В. Розановым, что « Совокупление есть наиболее духовный акт, – не то, что пошлая, базарная политика» («Люди лунного света»). Как это по современному! Как и это: « Не надо Евы!»…

В. В. Розанов из двух отцов сексологии и пенитенциарной психологии Огюста Фореля и Ричарда Краффта-Эббинга (последний был еще и психопатолгом) явно предпочитал Фореля. И, прежде всего за то, что Форель деликатно (в отличие от Краффта-Эббинга) относился к сексуальным перверсиям. Так, Форель, который сначала написал «Половая жизнь муравьев» и «Тюрьмы муравьев», а уж потом «Половой вопрос», полагал, что «нет человеческой перверсии, которой не было бы у животных», и что «однополая любовь – признак нормальных отношений всех живых тварей». Краффт-Эббинг, как известно, только в последнем издании «Половой психопатии» (36-ом!) исключил большую часть « однополой любви» из психической патологии, перестав рассматривать как извращение полового чувства. Но, для Фореля даже каннибальство было нормой (для представителей определенного этноса). В. В. Розанов хорошо знал человеческую историю. Поэтому и скотоложство для него не было чем-то шокирующим. «Чего же тут стыдиться?! Даже Христа католики символизируют в виде ягненка , а мы Святого Духа – в виде голубя» (В. В. Розанов. «Люди лунного света»). Любая любовь, на кого бы она ни бы направлена, есть по Розанову, акт духовный. Думать о половых отношениях иначе, равносильно – размышлять как работает кишечник.

Что же касается пенитенциарной однополой «любви» (мужеложства), то это акт самого жестокого насилия именно над духовностью человека. Человека в прямом смысле опускают до положения животного, над которым более сильный самец (в страхе – sic!) берет верх. Эсхил, горец, отец трагедии, взял для своего жанра слово как раз обозначающее сложные отношения вожака стада горных коз с претендентом на его место. Tragedia – древнегреческое слово, выделяющее «жанр» козлиных отношений – старого и молодого козлов. Он состоит из трех актов. Первый акт: вожак стада совершает попытку изнасиловать юного претендента. Если это ему удается, он еще на долго остается вожаком стада (другим молодым козлам этот акт служит хорошим уроком). Второй акт (если не удается первый): вожак вступает в схватку не на жизнь, а на смерть, отстоять свой титул. Если он проигрывает схватку, то наступает третий акт: старый, избитый и пораненный бывший вожак в точном смысле слова поет козлиную песнь (tragedia – козлиная песнь) и, закончив, бросается в пропасть. Поет «трагедию» и «опущенный» молодой претендент и также бросается в пропасть. Он никогда не остается в стаде. В противном случае его будут «иметь» сверстники. И. С. Кон, в цитируемой книге, толкуя о гомосексуальных отношениях у представителей разных этносов, не принявших путь цивилизации, на наш взгляд романтизирует латентную борьбу вожака клана и старшего поколения с подрастающим поколением (и у «диких» народов все те же тургеневские отношения отцов и детей!) как подготовку к инициации. На наш взгляд, ближе к истине все же Зигмунд Фрейд («Моисей – египтянин»), Владимир Евгеньевич Рожнов («Чуринга – тотемизм австралийских аборигенов») и Мишель Фуко («Surveiller et punir»).

Итак, мы выделили три вида «пенитенциарного материала», осмысление которого, на наш взгляд, позволит проникнуть к пенитенциарной психологии: формы протеста, формы издевательства, и формы любви (любовь в пенитенциариях в наше время встречает гораздо чаще в подлинном своем смысле слова, чем на «воле»). Всем трем формам характерна некая общая черта, носящая психологическое и психопатологическое название – вычурность. Этот термин появляется в состоянии социально-фрустрационном или как симптом психического заболевания. И здесь, пенитенциарная психология сегодня идет бок о бок с общей психопатологией (в понимании последней в духе Карла Ясперса). Если к нашему обществу первой декады третьего тысячелетия приемлем вполне the label: пенитенциарии без границ, то невозможно, порой, определить, что первично – общая психопатология или пенитенциарная психология? Поэтому будет логично обратиться к истокам пенитенциариев хотя бы для того, чтобы выделить одну из «мутаций» их изначальных институтов.

Самое точное определение первых пенитенциариев сохранилось в славянских языках. Это – острог. Первые пенитенциарии были места в городской черте, огражденные высокими и острыми, обтесанными кольями, глубоко вбитыми в землю – частоколом. Было и другое название острогов – мна-стыри. Дело в том, что остроги-мнастыри появились на землях славян задолго до проникновения греческого языка в нашу культуру. Поэтому вряд ли греческая monasterion – келья отшельника (у нас это, как известно, скит, ибо по древнеславянски отшельник – скиталец ) имеет отношение к монастырям. Стырь – на многих славянских языках это вольный человек, живущий за счет разбоя. Вспомним Стыря, друга атамана Степана Разина, героев исторического романа Василия Макаровича Шукшина «Я пришел дать вам волю». Шукшин глубоко знал нашу историю. « Мна» – на древне- славянском: охрана, защита. Первоначальная функция (институт) острога – монастыря была защитить человека, совершившего то или иное преступление, от пострадавших или их родственников, ибо их расправа всегда была суровее наказания князя. В острог бежали добровольно, спасаясь от мести. Тогда преступники (как, впрочем, и всегда, в том числе и в наше время!), хотели и надеялись получить справедливое наказание за содеянное, по правде, а не месть разъяренной толпы. Преступление и наказание – одна из исконно русских проблем! История славянских народов знает достаточно много случаев, когда остроги, а потом отделившиеся от них монастыри, вновь объединялись и превращались в первоначальный институт. Достаточно указать на великое Соловецкое сидение, которое восемь лет не могла подавить карательная армия царя (там монахи, не принявшие реформу Никона плечом к плечу сражались со стырями полков Стеньки Разина и ставших вольными стрельцов). Генетическая память вещь серьезная и реальная не только у австралийских аборигенов. Современный пенитенциарный психолог должен быть хорошим историком. В наше время – не только своей страны.

Читать дальше