Марк Бойков - Сакральные вопросы о коммунизме, И. Сталине и человеке

Все понятно: классы нужны Сталину, чтобы сохранить диктатуру пролетариата и свое положение на вершине власти. Признай он, как того требует марксизм и ленинская программа партии, социализм бесклассовым обществом, тогда диктатуру пролетариата (или хотя бы ее силовую часть: НКВД, политический надзор, сыск, исправительные лагеря) надлежало демонтировать. А государство переходного периода заменить новым, социалистическим государством. Ибо бесклассовым обществом нельзя управлять как классовым. Новый этап – новые пути и новые способы развития общества.

С победой социализма, по всем канонам марксистской науки, государство должно было начать отмирать (не классы, а именно государство, на основе отсутствия классов), уступая место развитию демократии и самоуправления.

Нет классов – некого и незачем подавлять. Впервые появляется возможность государственного устройства без «опричнины», спецслужб и гонений против собственных граждан. Об этом Ленин настаивал в «Государстве и революции». С этого момента начинает возрастать роль личности в истории, не только уполномоченной, а любой, с ее умом, рвением, талантами. Но тогда Сталину требовалось допустить вполне законное соперничество. А это, видимо, не входило в его планы. И он «подправляет» марксизм, дабы замаскировать свою личную цель.

Не сделай он этого, получилась бы сущая нелепица: диктатура класса при отсутствии классов. А так, при некоторой правке, фальсификации марксизма, он довольно убедительно (массы ведь привыкли считать себя классами), под бурные аплодисменты осуществляет второй, после превращения должности генсека в высший по разряду пост, скрытый государственный переворот. То есть, узурпирует власть. И любого своего оппонента может представить классовым врагом и на этом основании даже не бороться с ним, а просто отодвинуть в сторону.

Однако с историей в прятки не сыграешь, и неверное решение оборачивается тысячами текущих и будущих проблем, нестыковок, изломов, перегибов.

Поскольку общество объявлено «классовым», то в нем автоматически сохранены диктатура пролетариата, соответствующая ей идеология («непримиримой классовой борьбы»), органы насилия и подавления. Естественно, что с этого момента все конфликты: межличностные, групповые и даже этнические (а люди сталкиваются между собой постоянно, по разным поводам и мотивам), – расцениваются как классовые. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Соответственно, междоусобная карьерная борьба среди управленцев (партийных и госслужащих) разгорается с новой силой, с использованием риторики и инструментов классовой борьбы. К тому же, раз вы сохранили органы насилия (а сами в отставку они уйти не могут), платите им за работу, поощряете за успехи, то естественно, что они продолжают искать врагов или… попросту фабриковать их, чтобы оправдывать свой хлеб.

Так, совершенно парадоксальным образом с победой социализма (вместо гармонизации человеческих отношений) разворачиваются массовые репрессии. Не Сталина – по отношению к народу. Не среди низовых работников (рабочих, крестьян, мелких служащих), а среди претендентов, борющихся за выдвижение и вхождение во власть.

Межличностная конкуренция переходит в ожесточенную борьбу, часто с использованием НКВД. Сталин отнюдь не санкционировал – скорее спровоцировал ее. Люди сами боролись между собой, путая, порой умышленно, межличностные конфликты с классовыми, привлекая органы власти, искренне полагая, что осуществляют правое дело.

Поражает здесь даже не массовость жертв, на которой зациклились традиционные критики сталинизма, а массовость самих гонителей. Не «злая воля» вождя, не врожденная будто бы кровожадность большевиков, а искажение марксизма привело их к трагедии. Столь же жестокой, сколь и бессмысленной. Такова плата за излом марксистских постулатов.

Репрессии поэтому возникли как продолжение «классовой борьбы» в бесклассовом обществе. Но это была межличностная борьба, конкурентная, ведущаяся с применением методов и приемов классовой борьбы по причине сталинского искажения марксизма. Это искажение обернулось извращением социализма, изломом всех его основ. Думается, что Сталин сам этого не ожидал, но признаться в подлоге уже не мог.

К чести его следует признать, что в практике последующего руководства, пока был жив, он многое исправлял из того, что заложил в теории. Но в марксизме нельзя, исказив одно положение, не нарушить всю целостность и системность мировоззренческой концепции. Ибо диалектику развития мира, как путеводную нить в этом учении, никто, даже Сталин, отменить не в силах.

Сохранив диктатуру пролетариата, исторически выполнившую свою миссию, Сталин с самого начала привел надстройку в противоречие строящемуся социалистическому базису, сковав его последующее развитие.

Социализм рос далее как жесткая конструкция, но не как живой организм. Командно-приказная манера управлять, сверху – вниз, почти без обратной связи и не допускающая вольностей, с регламентированной свободой обсуждения и творчеством только по разрешению, стоила нам неимоверного напряжения в труде, громаднейших усилий, затрачиваемых порой впустую.

Сталин замкнул на себе возможность думать о людях, об обществе, другим предоставив право соперничать между собой. Он только забыл при этом, что не вечен, и поэтому все последующие правители страны так и не сумели следовать его озабоченности. Они думали лишь о том, как взять от людей их знания и силы, чтобы на их ответственности ехать в свой коммунистический рай.

Когда на вершину власти заступил Никита Сергеевич Хрущев, его личность наложила заметный отпечаток на управление страной. Но не более того. Ничто в своей основе не было подвержено сомнению или теоретическому осмыслению. Все его новации шли от чувства, но не разума, и потому коренных изменений не внесли.

Заклеймив осуждением культ личности Сталина, осудив репрессии как «необоснованные», не выяснив, однако, их причин, он ничуть не затронул сталинскую фальсификацию марксизма. И все фактически оставил как есть. Даже так называемое «общенародное государство», вписанное в Программу строительства коммунизма, сохранило все признаки диктатуры пролетариата и структурно не изменилось. Поэтому культ просто поменял фамилию, репрессии сменили форму: теперь не расстреливали за инакомыслие, не ссылали за «связи или ошибки» в лагеря, но исключали из партии, увольняли с работы, не давая подняться. То есть убивали медленной смертью, а неугомонных искателей правды и справедливости отправляли в психушки.

Система управления (надстройка) оставалась фактически незыблемой, наделяя правителей «непогрешимостью», возможностью говорить с народом свысока, а если надо, то и силой оружия. Общество социального равноправия и справедливости, ради которого поднимались, бились и трудились исконные ленинцы, жертвуя здоровьем, судьбами и даже жизнью, перечеркивалось партийной бюрократией, которую выпестовал и надежно пристегнул к себе Иосиф Сталин.