Александр Миндадзе - Парад планет

На него смотрели. Врач, молоденькие медсестры. Больные со своих коек.

Он полез под подушку.

— Там ничего нет, — предупредил врач.

— Может, в пижаме? Вы смотрели?

— Ничего нет, — повторил врач.

Ермаков взял книжку с тумбочки, начал листать. На пол упали сложенные листки.

Это было то, что он искал. Это выведенное крупными корявыми буквами «По моей вине…». Ермаков не стал читать, сунул листки во внутренний карман.

Вышли из палаты.

— Да, неприятная работа, — сказал врач.

Ермаков взглянул на него.

— Знал бы, не пустил бы вас к нему, — сказал врач.

Ермаков кивнул, двинулся по коридору и тут увидел пожилую заплаканную женщину в черном. Женщина проводила его взглядом.

Он застал соседа в номере. Малинин складывал чемодан.

— Далеко? — спросил Ермаков.

— Не очень. В другой номер.

— Что, покидаешь меня?

— Покидаю.

— Ну-ну. Приятно было познакомиться.

— Мне тоже. Долго еще осталось?

— Посмотрим.

— Следствие разве не закончено?

Ермаков не ответил, подошел к окну, опершись на подоконник, стал высматривать собаку.

— Что? — отозвался он наконец. — Следствие? Нет, не закончено.

— Умер же твой стрелочник.

— Да.

— Нужен еще какой-нибудь?

Ермаков промолчал.

— На тебе, наверное, висит какое-то нераскрытое дело, да? — снова заговорил Малинин. — Я слышал, следователи в таких случаях стараются реабилитироваться на чем-нибудь другом, попроще.

— Ничего себе попроще, — усмехнулся Ермаков. — Попроще — это когда один другого — финкой. Или в карман залезли.

— А тут — стрелку не перевел.

— Если бы стрелку… Тут сплошной клубок действий, а вернее, бездействий…

Он наконец отошел от окна. Малинин стоял в прихожей с чемоданом, лицо его выражало крайнее удивление.

— Ты что это, всерьез? — пробормотал он. — Клубок? Бездействий? Мало тебе одной смерти, другой смерти, решил потащить целую цепочку? Да очнись же! Я вот слежу за тобой который день и думаю — когда же остановка будет? — Он поставил на пол чемодан, видно, решил высказаться до конца. — Нельзя же, милые вы мои, буквой закона давить человеческие жизни!

— Да не буквой закона, Игорь, — мирно возразил Ермаков. — Шестью платформами весом в двести тонн. Ты сам спал в том поезде.

— Но я не требую искупленья, не требую!

— Это твое частное дело. Но буква закона, которую ты легкомысленно презираешь, она есть единственное, что защищает тебя, когда ты едешь в поезде или ночью идешь по улице. Или мозолишь глаза человеку, которому почему-то не нравится, например, твое интеллигентное лицо, твой кожаный пиджак… Я посмотрел бы на вас, если бы не было нас!

Помолчали.

— Послушай-ка, там в шкафу у нас вроде оставалось? С дня рождения. — Малинин извлек из шкафа и поставил на стол початую бутылку.

Выпили.

— Ты пойми, — уже очень дружелюбно продолжал Малинин, — перед тобой ведь не заядлые преступники… Люди! Нормальные люди! И они работают как умеют. Да, не всегда хорошо, но только ли их в этом вина? Их не научили по-другому… Что ж теперь, в тюрьму за это?

— Ну, суд решит.

— И тебе их не жалко?

— Каждого в отдельности — да, — отвечал Ермаков. — Но когда видишь последствия того, что они совершают все вместе, — оттого, что кто-то опоздал, кто-то не пришел, кто-то напился, кто-то поставил один башмак вместо двух или ехал с превышением скорости… Что-то надо делать… Что-то надо делать!

Малинин барабанил пальцами по стакану.

— А почему ты упомянул скорость? При чем здесь скорость? К примеру, что ли?

Ермаков промолчал. Потом поднял глаза на Малинина:

— Да нет, это вполне конкретно. Он не знал, с какой скоростью ехал. У него был неисправен скоростемер. Вот так.

— Значит, дело не в платформах?

— Нет, дело в них. Но дело и в том, что пять-десять лишних метров тормозного пути стоили машинисту жизни!

— Это что, установленный факт?

— Да, — сказал Ермаков. — К сожалению. Или к счастью, уж не знаю как… Установленный. С сегодняшнего дня.

Встретились в вестибюле гостиницы.

— Я думал, вы уехали, — сказал Губкин.

— Как же я могу уехать, не попрощавшись с тобой!

Губкин кивнул и стал подниматься по лестнице.

— Куда? — остановил его Ермаков.

— Ну туда. В номер к вам.

— Вернись.

— А где допрашивать будете?

— Не буду допрашивать. Просто — поговорим… Ты что это? Вон даже вспотел, — засмеялся Ермаков.

— Жара, — вздохнул Губкин, и они вышли из гостиницы.

…Потом они сидели на скамейке в сквере. «Кузнечик» рассказывал:

— Он сам мне кричит: прыгай, мол, прыгай, два раза сказал и еще ногой! Тут я и катапультировался — вроде кто за шкирку ухватил да вышвырнул ногами вперед! Не знаю, как получилось… Очнулся — сразу под вагоны полез, через насыпь. Думал, на другую сторону Женька мой выпрыгнул… то есть даже не сомневался! Смотрю — нет его. Я, значит, обратно — опять смотреть-высматривать… Говорю, даже не сомневался, что он следом за мной выпрыгнул. Ума не приложу… Не рассчитал он, что ли? — Губкин помолчал и вдруг пожаловался с горькой усмешкой: — Сейчас к вам шел — в родном дворе камнями обстреляли… Пацаны, сопляки совсем!

— Нехорошо.

— Что ж хорошего… Жена говорит: уедем давай, жизни нам все равно не будет…

— Куда это вы поедете с двумя детьми? Подожди, без паники, главное, — сказал Ермаков. — Я не знаю, кто тебя тут ославил и с какой целью, но это все можно изменить.

— Думаете?

— А как же… только нужна от тебя правда.

— Я сейчас правду говорю.

— Правду? Вы с какой скоростью ехали?

— Ну, там знак ограничения. Дорога под уклон. Ехали шестьдесят — семьдесят.

— Откуда известно?

— Откуда! Скорость на спидометре.

— На спидометре ничего у вас не было. Стрелка прыгала туда-сюда. Барахлил скоростемер.

Губкин молчал.

— Вот послушай, как было дело, — продолжал Ермаков. — Увидели платформы. Что? Тормоза. Среагировали. Но тормозной путь — что? Оказался длиннее нормы. Ехали-то с превышением. Не знали, а ехали! Скоростемер, Губкин, скоростемер! Так или нет?

Губкин молчал.

— Тебя интересует, откуда такие выводы? Скажу. Есть скоростемерная лента. Прочесть ее совсем несложно, если уметь и, главное, хотеть ее прочесть. Есть локомотив. Осмотр его тоже кое-что объясняет. Короче, вот мои выводы, Валерий. И я считаю, что и ты, и машинист, оба вели себя правильно, не растерялись. Так или нет?

— Так, — сказал наконец Губкин.

— Знал машинист о неисправности?

Парень опять молчал.

Но Ермаков уже смотрел на него дружелюбно, ласково, как недавно смотрел на «башмачника» Пантелеева, когда тот начал давать правдивые показания.

— Что сейчас говорить-то, — сказал вдруг Губкин. — Знал или нет, что уж теперь изменится? Нету его.