Александр Миндадзе - Парад планет

— А Губкину?

— Что — Губкину?

— Губкину поверите или нет?

— А я не знаю, что он там показывает, твой Губкин, — вдруг ледяным голосом произнес Голованов.

— Неправду он показывает, вот что, — сказал Ермаков. — Под вашим давлением. Такая прискорбная картина. Надо бы мне вас — под стражу, Павел Сергеевич, вот что.

— Ну давай.

— Да нет, к сожалению, таких прав у меня. Закон не позволяет.

— Мягкий закон.

— Мягкий, — согласился Ермаков. — Но под суд я вас все-таки отдам. А пока что, Павел Сергеевич, придется отстранить вас от должности. Это мое право. Вот вам постановление, пожалуйста.

— Что это? — дрогнул Голованов.

— Постановление, — повторил Ермаков. — Об отстранении вас от должности до окончания следствия. Распишитесь.

Начальник поднял глаза на Ермакова, взял бумагу, повертел в руках. Расписался.

Он сидел в ожидании на перроне. Донесся голос вокзального диктора, встречающие двинулись нетерпеливо к краю платформы — приближался поезд.

Кто-то сел рядом на скамейку. И сквозь голос диктора Ермаков услышал другой, знакомый:

— Мы с вами встречались, кажется?

— Было дело, — сказал Ермаков, кивнув Малинину.

— Ну привет.

— Привет.

— Уезжаете?

— Уезжаю.

— Но еще вернетесь.

— Еще вернусь. А вы?

— А я встречаю, — сообщил Малинин. — Сегодня закладка памятника, сейчас появятся пассажиры. Те самые, спасенные, вроде меня…

— Хорошо.

— Хорошо, — согласился Малинин. — А ваши как дела? Конец виден?

— Виден.

— Суд?

— Суд.

— Кого-нибудь за решетку?

— Посмотрим.

— И сколько дадут?

— Этого я не могу знать.

— Ну как не можете? Знаете ведь! Года два условно, так?

— Видимо.

— Не много же вы наработали! — помолчав, сказал Малинин.

— Как сказать. Много или не много — где эти весы?

Поезд подходил к перрону.

— Ну, пожелаю вам, — проговорил Малинин, поднимаясь. — Может, еще увидимся?

— Может быть.

— Позвоните когда-нибудь. Телефончик мой…

— Два, двадцать восемь, девятнадцать.

— Ну память!

— Идите, там ваши приехали, — сказал Ермаков и махнул на прощание.

Поезд причалил к перрону. Вышли пассажиры. Их было человек тридцать — сорок. Сбившись в одну пеструю группу, они двинулись к зданию вокзала. А навстречу уже текла толпа встречающих. Две группы соединились, в ту же минуту оркестр заиграл марш. И тотчас же вдруг кто-то повис на плечах у Малинина. Он с трудом развернулся в толчее. Военный, сосед по купе, обнимал его как старого знакомого. Потом над самым ухом они услыхали стрекот телевизионной камеры.

— Пассажиров, прибывших на церемонию закладки памятника, просим пройти на привокзальную площадь и занять места в автобусах! Повторяю… — раздавался голос вокзального диктора.

Потом они стояли у насыпи в пустынном месте возле железнодорожной колеи. Со стороны это выглядело странно: толпа людей у насыпи, где ничего нет, кроме рельсов, полоски леса вдали и высокого неба.

Когда они разошлись, стал виден кусок гранита на островке из побеленной щебенки: «Здесь будет воздвигнут памятник машинистам Тимониным М. А. и Е. М.»

А люди вошли в лес… «Привал, привал», — вдруг донеслось издали и поползло, многоголосо разрастаясь, по оврагам и полянам. Чаща заговорила.

Малинин с Мариной пробирались по неприметной тропинке, то и дело натыкаясь на бывших пассажиров скорого. На поляне супружеская пара завтракала, расстелив полотенце. Мальчишка залез на дерево. Мужчина в строгом, не по погоде, костюме, пробравшись в заросли, лакомился ягодами. Старуха в очках сидела на пеньке. За кустом целовались. Потом кто-то закричал: «Эй!» — и, как эхо, отозвалось несколько голосов.

Малинин растянулся на траве. Марина села, обхватив руками колени.

— Мы не опоздаем? — спросила она. — Там кого-то зовут. Не нас?..

1979

Судьба явилась бритоголовым солдатом-первогодком, в сумерках вышедшим навстречу из подъезда. Паренек приблизился без слов, с папироской в зубах. Герман Иванович так же молча извлек из пиджака зажигалку, щелкнул. Получилось само собой — щелкнул машинально и забыл, вошел в свой подъезд. Поднялся в лифте на шестой этаж. Начал отпирать дверь. А она вдруг сама распахнулась, жена с порога сказала:

— Тут повестка, Гера. Из военкомата.

— Новости.

Он больше ничего не сказал, разулся молча в прихожей и проследовал в комнату. Здесь сразу опустился в кресло, вытянул ноги.

— Ну, покажи. Что там такое?

Жена принесла повестку. Он надел очки:

— А почему край оторван? Ты расписалась, что ли?

— Понимаешь, получилось неожиданно, я сразу не сообразила…

Он встал и включил телевизор. И снова сел.

Жена не уходила, все стояла за спиной.

— Какие-нибудь сборы опять?

— Скорей всего.

— Ты же ездил в прошлом году.

— В позапрошлом.

— Что это они тебя дергают?

— Не знаю.

— По-моему, ты смотришь телевизор.

— Да. Не стой за спиной.

— А может, наоборот? Решили снять с учета?

— Может быть.

— Ох, как мне это все не нравится! — сказала жена.

— Что не нравится?

— Войны бы не было.

— А-а, — протянул Герман. — А мне не нравится, когда трогают мои вещи.

— Какие твои вещи?

— Фотоаппарат почему на подоконнике?

— Ну, Славик, наверное.

— Был ведь разговор.

— Ты перестань нервничать, — сказала жена. — Пускай Лев Сергеевич позвонит, в конце концов.

— Куда позвонит?

— Ну, в этот… военкомат.

— Я нервничаю, потому что ты отсвечиваешь. Или сядь, или… Одно из двух.

Жена предпочла второе «или», ушла. Герман некоторое время сидел в прежней позе, развалясь перед телевизором. Но вот поднялся и, подойдя к письменному столу, выдвинул ящик. Нашел записную книжку, надел очки, полистал. Выдвинул следующий ящик. Потом другой — там он тоже рылся. Получился поспешный обыск в собственном столе. Наконец извлек еще одну записную книжку — старую, растрепанную. И торопливо ее полистал…

С раскрытой книжкой он появился в коридоре. Жена разговаривала по телефону. Она сразу сделала знак, показывая, что закругляется.

И вот Герман Иванович набрал номер:

— Магазин? Извините.

Он снова покрутил диск:

— Магазин? Что? Я в очках, спокойно. Шесть пять три восьмерки. Нет? Раньше был магазин. Извините.

Бросил трубку и прошел на кухню.

Там, отвернувшись к окну, сидела жена. Ужин был на столе.

Он устроился было ужинать, но жена продолжала сидеть отвернувшись, и он не выдержал, подошел к ней сзади, обнял за плечи:

— Ну что?

И вместе с ней стал смотреть в окно. С высоты шестого этажа были видны окна соседнего дома, и крыша другого соседнего, и кусок неба над крышей — темного неба с двумя-тремя бледными крупинками звезд.