Андрей Звягинцев - Сценарии кинофильмов Андрея Звягинцева

Смотреть, как это делается, – обучить актрис.

Отдельно снять: как рифма проходной, конвейер с рыбой. Обезглавленные рыбины падают в накопительный бак.

Одним (двумя) планами – решить на месте. Актрисы тренируются заранее.

Лиля молчит. «Диалог» ведёт Анжела. Лиля не произносит ни слова, тушит сигарету, уходит.

Лишнее?

Актёру.

Воспитывать, тренировать в себе следующее качество: не следи за собой, не смотри на себя со стороны. И не про развязность как подмену свободы я говорю, а про свободу от собственного взгляда со стороны, про «думку» о том, «как я сейчас выгляжу». И не в смысле: каким своим боком повернулся, да как на мне сидит эта футболка, а совсем забыть про взгляд (!!) А вместо этого – самому стать взглядом, смотреть на объект заинтересованно, но и не демонстрируя заинтересованность, а скорее даже пряча её; смотреть самому, а не «предлагать» смотреть на себя другим. Будто тебя не заботит, смотрят сейчас на тебя или нет. Будто бы ты один. Сама природа пусть за собой (тобой) следит. В том смысле я это сейчас говорю, что невозможно себе вообразить – избавление от самоконтроля. Бессознательно оно само будет работать вместо тебя. Упражнения на «публичное одиночество» были в основе работы студии Ли Страсберга. Заимствовал он их, конечно, у Станиславского.

Общий план дома, тот же, что и в начале фильма. Ромка выбегает из дома и бежит на гору. Сюда, к камере…

Посмотрел рабочую версию фильма один серьёзный и уважаемый мною человек и говорит, что это чуть ли не «оскорбление, ложный навет, неправда» и что-то там ещё. «Если вы хотели оскорбить русскую церковь, вы этого добились» – это почти цитата.

Сказал, что фильм «с высоты трагического художественного высказывания падает – в публицистическую, даже злобную сферу, становится почти памфлетом»… Как же легко, оказывается, оскорбить русскую церковь! Достаточно сказать правду. И какое же это пустое замечание. Не ожидал я от него такой слепоты. Оскорбить можно человека или «человеческое» в сердце священнослужителя, но затронуть могучее, не знающее пределов сердце Христова учения нельзя. Как нельзя запятнать имени Бога ни хулою на него, ни слепым идолопоклонством.

На десктопе!!!?? Мозаичное полотно из флорентийского храма. Изображение Левиафана. Думать… [!?]

Мазаччо!!! Ева!!!

На её глазах появляются слёзы??

Горбатый или синий кит?!!! Решать!!!

Идея!!! Может, сделать рокировку планов: сначала лодка на транспортёр погружается, а потом деньги и мотор. «Сюда, на шины ложи…» Возможно, что интереснее будет!!!

Может, начать с общего плана – дом в ночи?

Возможная рокировка.

Ночью на улице перед домом фотографии в мобильном. Огонь в мусорном баке. Звонок Лиле.

День. Посреди веранды стоит некоторое время, идёт в гостиную. Останавливается перед «иконостасом». Взгляд устремлён на фотографию, где мы видим молодых Николая и Диму. Николай бьёт кулаком по фотографии. [Привет самим себе – «Изгнание», фотография семьи Марка в ящике стола.]

Садится на диван. «Димон» – звонит на его номер.

Лилины фото. Сидит на лодке и курит. Горит бак с какой-то фуйнёй.

Листает фотографии в телефоне. Видео?!!!

Зажечь бочку с мусором. Не забыть!

Три-четыре плана + 5/6 – взгляд Николая.

1. Самый общий. С дверным проёмом и внешней стеной. Вход Николая.

2. Портрет Николая (средний).

3. Дети (общий на всех).

4. Фреска. «Усекновение главы Иоанна Предтечи».

5. Купол… Взгляд снизу вверх. Дыра в звёздное небо, в проёме – мгла ночная. Купол мерцает светом от костра. Искры.

6. Сверхобщий – храм, сфера, освещённая изнутри.

Линия дождя: длинная стена веранды.

Николай:

– встаёт с кровати;

– выходит из спальни;

– пересекает гостиную;

– подходит к двери входной;

– открывает её.

Паша (крупно): «Нашли».

!!!! Рискованно, но сильно. Совершить круг камерой на 180 градусов!!!

Машина сорвётся с места – от дома – и помчится по дорожке к мосту; затем – по мосту, там далее – через посёлок, где постройки на берегу, выскочит на песчаное, обнажённое отливом дно реки и выйдет к месту, где нашли тело Лили… И всё это одним кадром – длинной панорамой вокруг оси штатива – из одной точки во дворе дома. Можно дополнительно к штативу использовать и «телегу» с тревеллингом, чтобы только немного, если нужно, корректировать точку и ракурс взгляда на событие.

Сверхобщий.

Это же место, с этого же ракурса (общий план) задать где-то в начале. Например, когда Ромка возвращается домой после храма (в режимном состоянии).

Решение на месте. Самое простое.

Инфляция, девальвация и нищета – это когда сумма в 1000 рублей (в Москве) становится расхожей единицей, так себе – чаю с девушкой попить, а в провинции по-прежнему остаётся большими деньгами.

Диалог восьмёркой решён будет. Прижаты к кирпичной стене магазина.

Отец Василий, я с тобой по-человечески, а ты мне стихи свои поёшь. Зачем это?

Паша за столом в футболке RUSSIA (Бартули знает – решили это ещё в Москве).

Чувство целого.

Монтаж я закончил, теперь остаётся звук, а это очень большая работа. А ещё нужно время, чтобы отстраниться от фильма, отвлечься, отдохнуть, заняться какими-то совсем другими делами, чтобы через неделю-другую взглянуть на него новыми глазами – и, возможно, что-то принципиально пересмотреть. Почистить какие-то места, а это обязательно нужно будет сделать. Как обычно, впрочем. Что даёт тебе время отстранения? Выходишь из плена фильма наружу и вдруг, оглядываясь, видишь какие-то неровности ритмические, шероховатости, видишь, что нужно было просто срезать их смело. Но когда ты внутри, когда ищешь склейку, ищешь сцены, когда ты так погружён в детали, что созерцательность становится чуть ли не главным оценщиком этой ткани, да и самим инструментом её создания, когда ты полностью растворён в этом, часто небольшом отрезке всей картины, тогда ты не можешь видеть ясно. Таков первый период собирания деталей: ты видишь, подобно микроскопу, мельчайшие нюансы, буквально молекулы, из которых создан фрагмент. И вот потому тебе нужен второй: этот период можно уподобить дистанцированию. Причём как минимум в двух смыслах этого слова: эмоциональном и пространственном. Нужно совершенно с олимпийским (ах, как это легко сказать!) спокойствием посмотреть однажды на это с высоты, то есть обнять весь фильм и воспринять его как целое, как один фрагмент, как в рассказе Борхеса – кажется, «Алеф», – в одной точке увидеть все детали фильма разом, нужно суметь объять глазом весь этот предмет в целости, и тогда, безжалостно, с хирургическим цинизмом, совершенно дистанцированно, словно это что-то не твоё, чужое, без сомнений резать и переставлять (если нужно), отказываться от полюбившегося, отказываться от красивого, от дорогого сердцу, чтобы теперь детали твоего фильма нанизывались на один единственный стержень и чтобы на этом стержне были подогнанные одна к другой, соразмерные друг другу части волшебного ожерелья.