Юрий Нагибин - Александр Благословенный

…Он видел становища переселенцев, их кибитки, покрытые не защищающим ни от дождя, ни от ветра драньем, их тощих, залысых от бескормицы, со сбитыми в кровь холками и ногами лошадей, изнемогающих женщин, истончившихся в свечечку детей, мужиков с босыми растрескавшимися пятками, и даже слышал разговор отчаяния:

— Откуда вы?

— С-под Самары.

— А куда путь держите?

— На кудыкину гору.

— Зачем вам туда?

— Не помирать же на месте…

Он видел и слышал, а его не видели и не слышали…

…Он видел —

…нищие деревни и копошащихся в пыли рахитных детей…

…неродящие поля, заросшие бурьяном и сурепой…

…обнаженных по пояс мужиков, которых секли на конюшне…

А было и такое —

…конь стоял, понурив голову, и слепни выедали ему глаза, а он, полуголый, рубал кайлом породу, содержащую медь…

И тут его видел надсмотрщик и матюгал за нерасторопность…

…Кузница на краю сибирского городка. Кузнец кует лошадь. Кругом собралось порядочно разнообразного люда, явившегося сюда и по делу, и просто почесать языки, ведь кузня своего рода клуб, где можно встретить людей из дальних мест и обменяться новостями.

— Говорят, в Усть-Катуйске змей объявился, — сообщил какой-то мужичок тем неубедительным тоном, каким в наши дни извещают о новом летающем объекте.

— Да их ноне хоть завались, — пренебрежительно бросил мещанин во фризовой шинели, — в любой дыре свой Змей Горыныч.

— Ясное дело, — поддержал опрятного вида богомолец с иконкой на груди, — коль последние времена пришли.

— Я шестой десяток разменял, — заметил, оторвавшись от лошадиного копыта, чернобородый кузнец, — и завсегда в Расеи последние времена.

— А так и есть, — подтвердил богомолец. — В Священном Писании сказано…

Но узнать, что сказано в Священном Писании о подступающем исходе бытия, не успели: общее внимание было отвлечено рослым старцем на белом коне. Старец, впрочем, был далеко не стар, велик и крепок телом, солиднела его седая длинная борода. Он вежливо поздоровался с честной компанией, сняв черный картуз с плешивой головы, и попросил кузнеца закрепить подкову на заднем копыте коня — гвоздь вывалился.

— Сделаем, — сказал кузнец, — в наилучшем виде.

Старец по-кавалерийски ловко спешился; было в этом и во всей его повадке, речи, манерах нечто необычное, заинтриговавшее толпу.

— Откуда будете? — спросил его богомолец.

Тот махнул рукой не поймешь куда.

— Издалеча.

— Знатный конь у тебя, — заметил мещанин. — Такой целую область денег стоит.

— Стоил, — улыбнулся владелец коня, — покуда молод был. А сейчас сажень проскачет, две проползет. Да я его не тороплю, нам спешить некуда.

— Странствуешь о конь? — спросил мещанин.

— Странствую.

— Сам-то из каких? — допытывался мещанин. — По виду мужик, а повадка не мужицкая. Войсковик, что ли, бывший?

— И это было, — уклончиво подтвердил странник. — Довелось послужить.

— Загинаешь, — высунулся мужик-змеевед, — рука у тебя не солдатская.

— А я и не был солдатом, — чуть смешался странник. — Ротный писарь.

— У ротного писаря такой выправки сроду быть не может, — озлился мещанин. — Ты нам уши грязью не забивай. Думаешь, на дураков напал?

— Вяжи его, робя! — заорал кудлатый малый с ошалелыми глазами.

— Это за что же? — спокойно удивился странник. — Что я вам плохого сделал?

— Там разберемся!..

— Может, он капитан Копейкин? — высказал предположение мещанин.

— Кто таков?

— Первейший душегуб…

— Готово, — сказал кузнец, не принимавший участия в дебатах, но и не сказавший слова в защиту приезжего.

Странник вынул из-за пазухи кошель и вложил в закожаневшую ладонь кузнеца золотую монетку.

— Глянь, робя, он золотом платит! — взвизгнул ошалелый.

— Он змей пере… обдетый! — заорал успевший где-то надраться змеевед. — У него хвост в портках!

Все разом навалились на странника и стали заламывать ему руки.

— Побойтесь Бога, братцы! — увещевал он холуев власти. — За что?..

Неизвестно, справились бы с ним эти бдительные, боевитые, но неумелые люди, да тут подоспел пристав.

— Пожалуйте в участок, — предложил он страннику.

— Извольте, — ответил тот.

Всем гуртом, двинулись в полицию. Странника держали за руки доброхоты, пристав вел в поводу коня…

…Канцелярия полицейского участка. Странник стоит перед следственным чином. Это толстобрюхий, хитроглазый хапужник, но не Торквемада.

— Стало быть, вас зовут Федор Кузьмич? — говорит полицейский. — Документ можете предъявить?

Странник отрицательно качает головой.

— Нехорошо, голубчик! Как ваша фамилия?

— Не помнящий родства, — отзывается странник.

— И вам не совестно? Вы же человек с понятием, сразу чувствуется. Зачем мешать себя со всякой протерью?

Странник улыбнулся и развел руками.

— Неужто вы, сударь, законов не знаете? Хуже нету — имя свое скрывать. А может, вы ужасный преступник, может, против государя злоумышляли? Всякий человек должен быть при своем имени, звании и бумажке.

— Бог создал человека свободным. Он нашим прародителям вида на жительство не давал.

— Не умничайте, сударь. Лучше откройтесь.

— Уже открылся. Федор Кузьмич, Божий человек. Хожу по монастырям, тружусь, никого не трогаю.

— Ну, так вот, Божий человек, — пристав перестал играть с незнакомцем, — сейчас тебе влепят пятнадцать горячих и — на соляные копи. Понятно?

— Да как вы смеете? — вскричал странник, он распрямился, будто ростом выше стал. В блеклых голубых глазах зажегся огонь. — Да я вас всех!..

Полицейский со спокойным, выжидающим любопытством наблюдал за этой вспышкой. Он ждал, что загадочный пришелец откроет сейчас свою истинную суть. И странник, как ни разгневан был, понял, что почти выдал себя. Огромным усилием воли он овладел собой. Взгляд погас, голова потупилась.

— Простите меня, добрый человек. Сам не знаю, чего несу. Как закон велит, так и будет.

— Лошадь мы конфискуем, потому краденая. — Полицейский несколько озлился. — По этапу пойдешь пешкодралом.

Странник никак не отозвался…

…Гуляет плеть по голой, гладкой спине, оставляя красные рубцы.

Потное лицо со стиснутыми зубами. При каждом ударе бывший самодержец великой державы, один из властелинов мира, закрывает глаза, затем вновь открывает их; при очередном вскиде ресниц он видит себя на белом коне, въезжающим в Петербург после победы. Видит не ликующую, а кликушествующую толпу, женщин, целующих ему сапоги, стремя, слышит истошные вопли: «Благодетель ты наш!», «Спаситель!», «Милостивец!», «Солнце ясное!», «Отец родной!»…

А затем он слышит громкое: «Пятнадцать!», и самый сильный удар хлыста обозленного его молчанием экзекутора перепоясывает ему корпус.