Юрий Нагибин - Александр Благословенный

— Спасибо, добрый человек! — поклонился Александр экзекутору.

— За что ты меня благодаришь? — удивился тот.

— Господь усилил твою руку в воздаяние за грехи мои. И ты не противился Господу из ложного человеколюбия. Спасибо, брат…

…Дорога. Бредут осужденные по этапу. В серой понурой толпе выделяется ростом бывший самодержец российский Александр, прозванный Благословенным…

…Привал. У костров греются этапники. Какой-то рваненький человечек, похожий на трактирного полового, выхватывает из костра прутиком печеную обуглившуюся картошку и протягивает Александру. Тот берет горячую картофелину и перекидывает из ладони в ладонь. Трактирный половой достает для себя другую картофелину. Извлекает из кармана сольцу в грязной тряпице. Они едят, пачкаясь в саже и обжигаясь.

— Болит спина-то? — спрашивает доброхот.

— Чепуха.

— А что сумрачный такой?

— Другое болит… За что на меня народ кинулся? Нешто я кому зло причинил?

— А на белом коне подъехал? Как император.

Александр пристально смотрит на товарища по несчастью.

— Одно прозвание — конь.

— Нельзя народ дражнить. Он и без того сволочь.

— Зачем так говорить? Сколько я за свои странствия хороших людей видел.

— Люди — попадаются. А народ — охальник, завистник и ножебой. Да и люди тоже — с виду тихонький, а колупни поглубже… Вот я, к примеру, купца зарезал.

— За что?

— Известно за что — за мошну.

— Ты беглый, что ли?

— Ага. Вроде тебя. Не помнящий родства.

— Мы с тобой одного поля ягоды, — сказал Александр. — Только меня каторга миновала.

— Значит, ты ловчее меня. Кому как повезет…

…Соляные копи. Трудятся люди с изъеденными солью руками, гноящимися глазами, в жестком просоленном тряпье. Среди них выделяется рослый бородатый старик, сохранивший опрятность одежды и телесную чистоту. Сейчас он отложил кайло, которым выбивал куски породы, ухватисто взялся за ручки груженой тачки и покатил по неровной земле.

Он катит тачку мимо работающих людей — худых, истомленных, с чахоточным кашлем, рвущим впалую грудь.

Опростав тачку, старик перелопатил сваленное и хотел идти назад, когда его окликнул надсмотрщик:

— Эй, Не помнящий родства!

Старик неторопливо обернулся на голос.

— Пойди-ка сюда!

Старик, так же неспешно, сохраняя достоинство, подошел. Он был выше надсмотрщика на голову и куда шире в плечах. И видимо, ощутив свою плюгавость рядом с этим великаном, надсмотрщик, сам мужичок не слабый, кряжистый, сказал чуть ли не заискивающим голосом:

— Вот что, Федор Кузьмич, ступай в контору. Получишь бумагу и вались на все четыре стороны.

— Спасибо за добрые вести. — Федор Кузьмич чуть наклонил голову и пошел к приисковой конторе, высокий, статный, какой-то отдельный от всех человек…

…Контора.

— Куда тебя приписать? — спросил приисковый конторщик.

— Засиделся я. Целых пять лет на одном месте. Хотелось бы по земле побродить.

— Опять за старое? Хочешь еще пятак огрести?.. Припишись к месту, тогда и шастай.

— Смолокур Нефедов предложил келейку мне поставить в своем заказе.

— Это какой Нефедов? С Большой Ржанки?

— Он самый. Артемий Тихонович.

— Справный мужик. Вот к нему и топай. Ты теперь при бумажке. Но в города не суйся — заметут.

— А чего я в городах не видел? — улыбнулся Федор Кузьмич и отбыл…

…Лесопильня под деревней Большие Ржанки. Федор Кузьмич с напарником разделывают бревно. Появляется молодая женщина в деревенской юбке и баскетее и городских прюнелевых ботинках на пуговицах — местная учительница.

— Федор Кузьмич, дети собрались!

— Сейчас иду! — отозвался тот. — Руки сполосну и зараз буду.

Под деревьями у небольшой чистой избы, служащей школой, на скамейках перед вбитым в земле одноногим столиком сидели деревенские ребятишки. Они были как бы разбиты на четверки, поскольку хрестоматий было в четыре раза меньше, чем учеников.

Подошел Федор Кузьмич. Ребята встали и нестройным хором поздоровались.

— Здравствуйте, дети. Садитесь. Стихотворение выучили? Ну, кто начнет?

Но, видимо, не любили выставляться скромные сельские ребятишки, никто не откликнулся на призыв учителя.

— Давай, Варенька, ты, — указал учитель на белобрысую девчушку, почти съевшую указательный палец.

Варенька вынула палец изо рта и сказала, что она «выучила стишок еще вчера, но сегодня забыла».

Ребята засмеялись.

— Давай ты, Петя.

— «Зима, — сообщил Петя и надолго замолк. — Крестьянин тор… торженствует на дровнях обновляет путь». Федор Кузьмич, а чего он торженствует?

— Рад, что снег выпал. Лошадке легко тащить сани…

Ни учитель, ни ученики не заметили возок, подъехавший к школьному зданию и ставший у крыльца. Возница спрыгнул с облучка и помог выйти из возка ветхому пассажиру в монашеской рясе и клобуке. Маленький и сухонький, как осенний лист, он опирался о длинный суковатый посох, но казалось, висел на нем.

Монах сделал несколько шатких шагов и остановился, прислушиваясь.

читал учитель звучным голосом, а дети смеялись над непослушным малышом.

— Ну, а помните, дети, кто написал эти стихи?

— Пушкин!

— Правильно, великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин. Он написал много стихов, а также сказок для детей. В следующий раз мы будем читать «Сказку о царе Салтане».

Приезжий монах внимательно и неотрывно наблюдал за учителем, а когда тот отпустил детей, медленно направился к нему.

И Федор Кузьмич увидел старика. Он быстро пошел к нему навстречу и опустился на колени.

— Благословите, святой отец.

Он принял благословение старца и поцеловал его маленькую, усеянную гречкой руку.

— Ты узнал меня. А ведь мы никогда не встречались.

— Каждый верующий сердцем узнает святителя Серафима Саровского, — благоговейно глядя на старца, сказал Александр.

— И я знаю, кто ты, Не помнящий родства. Я давно уже слежу за тобой. Вначале думал, ты сам придешь. Но ты погряз в малых делах, по копейке собираешь на выкуп.

— На выкуп?..

— Назови «искуплением», если тебе больше по нутру. Знаю, знаю, что ты можешь сказать, да не скажешь из скромности паче гордости. Знаю, что и кнута попробовал, и на медном руднике травился, и в холерном бараке горшки носил, и на соляных копях пять лет тянул, и лес валил, и за сохой ходил, распотешил, как мог, свою душеньку. А ничего этого не надо.

— Что же надо? — робко спросил Александр.

— Подвиг. Самый трудный подвиг напрасного унижения. Ради других, чужих, которых ты и знать не знаешь. Дать растоптать себя без всякой надежды.

— Тогда зачем это?

— Один праведник сказал: верую, ибо нелепо. Истинно, ибо нелепо. Это настоящая вера. Так и в поступках. Делаю, ибо нелепо. Вот настоящее делание. Больше я тебе ничего сказать не могу. Но буду тебя ждать, ибо знаю, что услышишь ты зов… Храни тебя Господь!.. — Серафим Саровский перекрестил Александра и повлекся к возку…