Юрий Нагибин - Гардемарины, вперед!

— Скорее, скорее… — торопила Софья.

— Ключ куда деть? — спросил Алеша, когда дверь отворилась.

— Брось в крапиву! — крикнула Софья и кинулась бегом от монастырских стен.

Алеша пустился вдогон, но стертая нога затрудняла движение, и он скоро потерял девушку из виду за стогами сена. Дойдя до опушки, Алеша остановился, крикнул Софью, она не отозвалась. Он поправил косынку на голове.

— Парик забыл, — сказал он с испугом, оглянулся на монастырь, уж не вернуться ли?

Монастырь стоял на взгорье: башенки, луковки церквей. От восходящего солнца стены его казались розовыми, блестели на башнях изразцы.

— Красиво…

— Подальше бы нам от этой красоты, — услышал он под ухом голос Софьи.

— Ты что бежишь, как угорелая? Не в салки играем.

— Мы на этом поле, как на ладони, а с монастырских стен далеко видно.

— Ну и что? Из мортир они будут в нас палить? Не могу я бежать. У меня нога стерта.

— Сядь, — бросила Софья хмуро.

Она вытащила из узелка мазь в склянке и большой полотняный бинт, внимательно осмотрела Алешину ногу.

— Запасливая, — уважительно сказал Алеша.

— В какую сторону идти — знаешь? — спросила Софья, бинтуя его ногу.

— Главное, дружок, взять правильный пеленг.

— Что? — спросила Софья, вскинув на него глаза.

Алеша смутился.

— Солнце должно в спину светить, а там спросим…

— Странная ты, Аннушка…

Мать Леонидия сидела за большим рабочим столом, заваленным книгами. Перед ней на стуле с высокой спинкой сидела настороженная Анастасия.

— Как почивала? — спросила игуменья.

— Хорошо почивала, тетечка.

Игуменья сняла очки, положила их на раскрытую книгу, потерла уставшие глаза.

— А я, грешница, думала, что после нашего разговора сон к тебе не придет, что проведешь ты ночь в покаянной молитве. Какое же твое окончательное решение?

— Париж.

— Париж… Значит, отвернулся от тебя господь.

— Что же мне делать? Ждать тюрьмы? Ты святая, тебе везде хорошо, а я из плоти и крови. Я боюсь!

— Плоть и кровь — это только темница души, в которой томится она и страждет искупления вины.

— И в Париже люди живут! — запальчиво крикнула Анастасия.

— Невенчанная, без родительского благословления бежать с мужчиной, с католиком! Бесстыдница! — Игуменья широким размашистым жестом сотворила крест. — Неужто я из-за такой мерзости впала в обман?

— Господи!.. А ты знаешь, как перед следователем стоять?.. И талдычить: «Да! Да! Да!..» Другие ответы не надобны. А потом — бумага: «Обличена, в чем сама повинилась, а с розыском в том утвердилась». Ты этого хочешь?

Игуменья тяжело встала, подошла к окну, окинула взглядом монастырский двор.

— Останешься в монастыре киноваткой, — сказала она спокойно, как о деле решенном. — Жить будешь вместе с моей воспитанницей Софьей, девушкой строгой, смиренной и благочестивой. А как пройдет гроза, вернешься в мир. Что там еще?

Речь игуменьи была прервана возней за дверью, потом в келью вошли две монашки, ведущие под руки убогую Феклушу. Та продолжала гугнить:

— Опреснок собирала и другое пропитание в дорогу. Я видела, видела…

— Матушка игуменья, — сказала сестра Ефимья дрожащим голосом, — Софья бежала из монастыря с девицей, что приехала вчера в карете с господами. А в келье, где сия девица ночевала, нашли вот это, — на пожелтевшие страницы книги лег лохматый Алешин парик.

— О-о-о! — робость Анастасии как рукой сняло. Она вскочила, схватила парик, надела его на кулак и присела в поклоне.

— Мадемуазель гардемарин, вы забыли важную часть вашего туалета, — она расхохоталась, парик согласно закивал.

— Софья бежала? — Игуменья не могла оправиться от изумления. — Анастасия, перестань дурачиться! О каком гардемарине ты толкуешь?

— Эта девица, — Анастасия показала пальцем на парик, — переодетый в женское платье мальчишка. Я его знаю. Он в маменькином театре играл. Она в нем души не чаяла. Такой талант! Вот он вашу птичку в сети и поймал!

И Анастасия стремительно вышла из комнаты.

Игуменья села за стол, опустила голову на сложенные ладони.

— Если сговора не было, — сказала она наконец, — то побежала Софья к своей тетке в Новгород. Снаряжайте карету, возьмите с собой странницу Веру, она Софью с младенчества знает, укажет, где ее тетка живет. А теперь уйдите все…

Плечи игуменьи опустились, лицо размягчилось. Она глубоко задумалась…

Кучер, перекрестясь на храм, залез на козлы кареты. Де Брильи хотел подсадить Анастасию, но она отвела его руку.

— Подожди, шевалье. Посижу перед дорогой. У русских такой обычай.

Анастасия села на лавочку у святых ворот, окинула взглядом палаты игуменьи. Но мать Леонидия уже сама шла к ней легкой походкой. У Анастасии на глаза навернулись слезы.

— Настя, последний раз… — она положила руки на плечи Анастасии. — Девочка моя, не уезжай. Святая Русь… Тяжело тебе будет! А эти стены защитят тебя от навета и тюрьмы.

— И от жизни, — еле слышно прошептала Анастасия. — Я к тебе попрощаться приехала, никого у меня больше не осталось. Благослови… — Анастасия опустилась на колени и прижалась губами к пахнувшей ладаном руке. — Боюсь… Страшно…

Большая сизая туча неожиданно заполнила небо. Из нее выросла кривая молния. Грянул гром. Дождь огородил стеной Софью и Алешу. Бескрайнее поле вокруг утонуло в белесой пелене, и лишь далеко впереди маячила темная кромка леса. Молния опять ослепила путников, и грохнуло над самой головой.

— Пронеси, господи! — Софья прижалась к Алеше. Алеша оглянулся. Их стремительно догоняла знакомая карета де Брильи.

— Это за нами! — испугался Алеша, и, подхватив Софью, побежал к лесу.

Софья бежала тяжело и тихо поскуливала от страха. Карета была совсем близко. Уже можно было различить мокрого кучера. Он что-то кричал и махал рукой, но Алеша и не пытался вслушаться в его слова. Наконец, спасительная опушка. Алеша с Софьей, крепко обнявшись, упали в кусты. Совсем близко Алеша услышал конский храп, ругательства — карета, не задерживаясь, промчалась мимо. Когда стихли эти тревожные звуки, Алеша почувствовал, как обмякло тело Софьи и затряслось в рыдании.

— Не карай меня, господи! — Софья воздела к небу худые руки. — За все отвечу, за себя и за сродственников моих! Только дай испытание по силам!

И небо, словно услышав ее крик, стало успокаиваться.

…Карету Брильи мотало во все стороны. Анастасия вцепилась руками в мягкие подушки. Скрипели сундуки и баулы. Перепуганная Лиза крестилась и плакала. Карету качнуло, потом еще раз, видно, кучер зазевался и направил лошадей в глубокую яму. С полки на голову Брильи посыпались узлы и картонки. Карета резко накренилась. Чертыхаясь, француз открыл дверь.

— Поберегись! — раздалось рядом.