Глен Кук - Хроники Черного Отряда. Книги юга: Игра Теней. Стальные сны. Серебряный клин

Не дальше чем в пяти футах горели глаза детеныша ската.

Едва полет кита мало-мальски выровнялся, Боманц подобрался к зверьку.

– Что, дружок, забыли тебя? Ну, иди ко мне, не обижу.

Скат шипел, плевался, норовил шибануть молнией, но получилась лишь безобидная искра. Боманц схватил, повертел, рассматривая добычу в лунном свете.

– Да ты у нас совсем кроха, такую потерять легче легкого.

Зверек был с годовалую кошку – значит, ему не больше месяца. Он успокоился, как только очутился у Боманца под левой мышкой.

Колдун двинулся дальше.

Кит между тем выровнял полет, насколько это вообще было возможно. Боманц осторожно сместился поближе к его боку – и успел увидеть, как вторая половина ударилась оземь.

К старику присоединились Молчун и Душечка. Их лица, по обыкновению, не отражали эмоций – маски, а не лица. Молчун смотрел вниз, на землю, Душечку же, похоже, заинтересовал детеныш ската.

– Уже меньше двух тысяч футов, – сообщил Боманц. – Но падать нам еще долго. И не только это должно нас беспокоить.

Он имел в виду, что у кита на месте разрыва еще горят небольшие огни. В любую минуту пламя может добраться до очередного газового пузыря.

– Будем лететь вперед, сколько можно, и надеяться на лучшее, – проговорил Боманц с оптимизмом, которого не испытывал.

Молчун кивнул.

Боманц огляделся. Весело полыхал монастырь, подожженный пожирательницей огня. Значит, кое-что все-таки удалось. Колдун напряг свои чувства и обнаружил дышащий среди пожара клубок ярости и боли.

Снова Хромой ухитрился выжить.

И его замысел тоже частично выполнен.

Я просто не верил собственным глазам. Ворон спекся. Похоже, с бедром дело обстояло хуже, чем он хотел признавать.

Он как лег, так больше и не шелохнулся, хоть бы словечко вымолвил. Телесная слабость одержала верх над железной волей. Я подозревал, что ему стыдно до смерти.

Видят боги, я мечтал, чтобы до сукина сына наконец дошло: никакой он не сверхчеловек. Он из плоти, крови и костей, как все. Но Ворон не перестал в силу этого обстоятельства быть моим приятелем.

Я тоже был выжат, как тряпка, вот только понимал, что лечь и умереть – это не выход. Вокруг монастыря все полыхало, и фейерверк только разгуливался. Паче того, резвые огни уже направлялись в нашу сторону. Определенно надо сматываться, хотя проклятая немочь заполонила меня до кончиков ногтей.

Вот опять бабахнуло, в небе расцвела пламенная роза. Сверху падало что-то огромное, от него, кувыркаясь, отлетали комки огня.

Я вгляделся – и понял, что это такое.

– Ворон, подними-ка задницу да полюбуйся на эту красоту.

Он не шелохнулся, только что-то проворчал.

– К нам в гости воздушный кит, чудило! С равнины Страха! Что думаешь об этом?

Когда в Курганье шло великое рубилово, у меня на глазах завалили парочку таких исполинов.

– Похоже на то.

Господин Целеустремленность соизволил повернуться на бок. В голосе равнодушие, вот только физиономия бледная, как рыбье брюхо. Так бывает, когда заходишь за угол и нос к носу сталкиваешься с Костлявой.

– И по чью же душу он явился? – спросил я и заткнулся.

Меня осенило.

– Уж точно не по мою, малыш, – проворчал Ворон. – На равнине никто не знает, где меня искать. Да и кому я нужен?

– Так, значит…

– Это битва в Курганье. Она продолжается. Там что-то или кто-то вырвался на свободу, и вот теперь бог-дерево сцепился с этим не-знаю-чем.

В небе полыхнуло. От той части кита, что все еще летела, отвалился ком огня.

– Долго этой твари в воздухе не продержаться. Может, поедем и выясним, нельзя ли чем-нибудь помочь?

Добрую минуту он молчал как рыба. Оглядывал горбы холмов, будто прикидывал, хватит ли ему сил для последнего рывка. До встречи с Костоправом миль пять, ну десять, вряд ли больше. Ворон кое-как поднялся на ноги, кривясь от боли, – он явно щадил раненое бедро. Спрашивать насчет самочувствия было бессмысленно. Погода дрянь, земля холодная – ничего другого он не скажет.

– Готовь лошадей, – сказал Ворон. – Я соберу барахло.

Ох, как бы не перетрудился! Мы, вообще-то, не разбивали лагерь – просто спешились и повалились на землю.

Поскольку делать ему было нечего, он стоял и пялился на воздушную катастрофу. Ну и видок у него был! Как у осужденного, которому предложили взойти на эшафот и накинуть петлю себе на шею.

– Ящик, я тут маленько покумекал, – сказал Ворон, когда мы, двигаясь следом за куском летучего кита, спустились к подножию самого северного из этих дурацких горбатых холмов.

– Маленько покумекал? Старина, я бы использовал выражение «думал думу тяжкую». Ничем другим ты не занимался с того дня, когда был повержен Властелин.

Похоже, тот взрыв был последним. Курс кита должен был пересечься с нашим. Сзади у исполина горело несколько огней. Он все еще раскачивался и вращался, но падение прекратилось.

– Возможно. Но тех, кто торопится с выводами, боги сажают в лужу. Будем надеяться, что он хотя бы пересечет лес. А то на деревья падать неприятно.

– Так о чем ты кумекал?

– О тебе и обо мне. О Костоправе и его шайке. О Госпоже, Молчуне, Душечке. О тех, с кем у нас столько общего, но при этом мы никак не можем поладить.

– Хоть убей, не вижу, что у тебя с ними общего. Разве что общие враги, но то дела прошлые.

– Вот и я не видел, очень долго. И никто из них не видел. А будь иначе, мы все, наверное, постарались бы понять друг друга.

Я изобразил живейший интерес к его разглагольствованиям – и это в три часа ночи.

– В сущности, Ящик, мы все несчастные люди. Каждый из нас ищет свое место в жизни. Каждому не по нраву судьба одиночки, но как ее изменить, неизвестно. Вот представь, ты подходишь к двери, чтобы войти или выйти, – и не можешь справиться с запором.

Да будь я проклят! Еще ни разу Ворон не раскрывал передо мной душу. Откуда вдруг такое жгучее желание вывернуть ее наизнанку? Хоть убейте, не пойму! Хоть побрейте меня наголо и зовите Лысым!

Впрочем, мы ведь с ним неразлейвода уже пару лет. Перемены в человеке незаметны с близкого расстояния.

Рядом со мной не тот Ворон, каким он был при первой нашей встрече – до того, как оказался во власти собственного эго и невезения, до того, как угодил в сети к темному злу Курганья. Его сердце стало тюрьмой для его души, и из этой тюрьмы душа вырвалась совершенно изменившейся. Проклятье! Сейчас это даже не тот забулдыга, что пил горькую в Весле.

Меня обуревали смешанные чувства. Тот давнишний Ворон мне нравился, вызывал уважение, более чем устраивал как товарищ и спутник. Может, теперь, после того как с ним опять случилось превращение, все вернется? Я видел, что он ждет отклика, но не находил слов. Умеет же этот парень напрочь сбивать с толку.