Дуглас Хьюлик - Клятва на стали

– Дурак уже совершил это дважды, – ответил я и выпрямился, когда Ариба приблизилась. – Что ты здесь делаешь?

– Я же сказала: присматриваю, чтобы ты не убился. – Она пожала плечами. – Поскольку ты именно этого и захотел…

– Не надо меня прикрывать.

Не здесь. Не сейчас.

– Ты волен хотеть чего угодно – чтобы звезды попадали с неба и превратились у твоих ног в алмазы, мне наплевать. Пока я не решу иначе, сегодня за тобой пойдут две тени: твоя и моя. – Она скрестила руки и вскинула изящную бровь. – Так и будешь стоять и ждать, пока прибегут разбираться, или войдем?

– И ты не собираешься мне мешать? – Я отступил на полшага.

– Зачем?

– Сама знаешь… – Я указал через плечо на парк. – Вдруг я убьюсь?

– Моя задача – помочь тебе выжить, а не удерживать от глупостей. Не думаю, что последнее вообще возможно.

– Верно, – поддакнул я. – Здо́рово.

И повернулся к воротам. Стражник упал так близко, что я в считаные секунды ухватил его за ногу, подтянул и обыскал на предмет ключей.

Потом я отпер ворота. Собаки в конурах залаяли на скрежет ржавых петель, и те, что обитали на площади, присоединились к хору.

– Эй! – позвал я. – Ну-ка, помоги.

Мы выволокли стражника наружу и оттащили в переулок. Будка была ближе, но лучше убрать его подальше с глаз, потому что отсутствующий часовой вызовет меньше переполоха, чем мертвый.

Собаки принялись за тело еще до того, как мы прошли обратно через ворота. Я притворил створку, и мы устремились в глубокую тьму, окутавшую парк падишаха.

Было уже прилично за полночь, но это не означало, что тот обезлюдел. По дорожкам то и дело спешили слуги или чиновники – порученцы, письмоносцы или факельщики, освещавшие дорогу расфуфыренным ноблям и высшей придворной знати. Встречались и патрульные падишахской гвардии, но их было мало, и они так шумели, что слышал даже я, не говоря об Арибе. А также, разумеется, не делись никуда павильоны и открытые площадки, как освещенные, так и темные, – они испещряли ландшафт, прикрывая нас и отвлекая тех, кто мог бы засечь.

В каком-то смысле это была идеальная ситуация для любого Домушника: открытые местности, сплошные заслоны, полным-полно Светляков, которые бродили и делали бесполезными сторожевых собак и прочие ночные препоны. Мне не верилось, что эти угодья не грабили еженедельно: отрада для воров, если удастся очутиться за стенами. Я поделился этой мыслью с Арибой, когда мы задержались в тенистой купе фисташковых деревьев, которые я признал с последнего визита.

– Парк не дворец, – ответила Ариба.

Она шарила взглядом по лужайке перед нами и вслушивалась в ночь, кивая взад-вперед головой, как певчая птица. Несмотря на краску, которой были натерты открытые участки ее кожи, я мог достаточно рассмотреть лицо, чтобы понять не только то, где она находилась, но и чем занималась. Правда, пришлось напрячься.

– Есть разница, – продолжила она, – между доступом к слугам принца и самому принцу.

– В чем же она?

Разлитая в ночи клякса изучила меня.

– Неужели все имперцы настолько болтливы, когда заняты делом?

– Только толковые.

– Тогда я с нетерпением жду, когда ты неизбежно умолкнешь.

Настал мой черед фыркнуть. Я выглянул и обозрел окрестности. От нас удалялся небольшой отряд стражников, которые шествовали по дерновому дорожному склону. Их светильник на цепи источал дым и пламень. Они были достаточно далеко, и я лишь прослезился от света. Поморгал, протер глаза. Патруль шагал между нашими деревьями и возвышением, которое, насколько я помнил, находилось возле домика Хирона. Мы притаились, давая дозорным пройти.

– И кто же охраняет падишаха помимо них? – спросил я, указав на движущийся огонь.

– Например, Опаловая Гвардия, – ответила Ариба.

– А это не Опаловая Гвардия?

– Едва ли. Будь они Опалами, мы бы уже улепетывали, поверь.

– Настолько хороши?

– Настолько хороши.

Я сменил позу, высвободив ногу из-под бедра.

– Ты сказала «например». Кто еще стоит у него Дубом?

– Стоит Дубом?..

– На часах. Охраняет. Следит за округой.

Ариба пробормотала что-то об имперцах и помешательстве. Вслух же произнесла:

– Иногда – Львы Арата. И джинны.

– Джинны?

– В серебряных кандалах, которые волхвы ежедневно перековывают и прописывают заново, чтобы порабощать духов из ночи в ночь. – Она кивнула. – Так говорит дед.

– Он их видел?

– Он один из трех ассасинов, которые когда-либо – за всю историю – входили в обиталище деспота и вернулись с рассказом. – Ариба глянула на меня презрительно и мрачно. – Он – Черный Шнур, и его слово не оспаривается.

Я оглянулся на стражников, увидел качание светильника. В траве занялся маленький пожар. Кто-то споткнулся и разлил горящую смолу. До нас донеслись смешки и глумливые реплики.

Крушаки оставались Крушаками, даже здесь.

– Имперец? – окликнула она меня вскоре.

– Да?

Она помедлила и облизнула губы. Когда заговорила, ее голос слегка дрожал.

– На что это похоже?

Мне было незачем спрашивать, но я все равно уточнил:

– Ты имеешь в виду ночное зрение?

– Да.

Я не имел обыкновения распространяться о нем, но, с другой стороны, не так уж многие про это знали. Привычка вызвала желание отвергнуть вопрос, заболтать его или просто соврать. Однако она рассказала мне о глифах и красках на своем одеянии, и меньшее, что я мог сделать, – рассказать ей о том, ради чего она рисковала жизнью.

– Ночное зрение у меня уже так давно, что и не знаю, как его описать, – признался я. – В каком-то смысле это еще одна часть ночи, как звезды, луна или вонь из переулка. Как описать ходьбу, обоняние или вкус? Это похоже, но другое. Но я, наверное, отговорился, а не ответил? – Я выдержал паузу, всматриваясь в ночь, тогда как Ариба молча сидела рядом. В ожидании. – Оно красное, – сказал я наконец.

– Красное?

– Да, – кивнул я. – Красное и золотое и липнет ко всему, что вижу. Все тронуто янтарем, словно немного освещено светом, который виден только мне. – Я указал на окрестности, и Ариба проследила за жестом, как будто пытаясь узреть то, что наблюдал я; как будто зрение могло дароваться ей лишь усилием воли. – Ты когда-нибудь смотрела на художника за работой? Как он набрасывает эскиз для раскрашивания? Моя… Я знаю баронессу, которая покровительствует одному из таких. Понятия не имею, делают ли здесь так, но в Илдрекке существует костяк – кое-кто называет его кликой – живописцев, которые отходят от старого изобразительного стиля. Они сперва все тщательно прорисовывают углем и мелом: структуру, перспективу, тени. Потом наносят краски. И получается похоже на действительность: не в том смысле, что, дескать, вот это всадник, но в том, что это почти копия конкретного человека на конкретном коне. Гадать не приходится, потому что если увидишь на картине, узнаешь и на улице. Ночное зрение похоже на эти угольные наброски, но только вместо черного, серого и белого видишь янтарное, красное и золотое. Это и намеки, и мелочи, и зазоры – все сразу; картина, которую видно не столько по наличию чего-то, сколько по отсутствию.