Мила Коротич - Терракотовые сестры

– Вот в этот раз сухпайки появились, кстати, – улыбнулась Мэри. – А в прошлый раз – твой колокольчик-переводчик. Однажды нашелся рубин величиной с кулак.

– И что вы с ними делаете?

– Мы – отправляем обратно в море. Оттуда их если и можно достать, то очень трудно. И все попытки работать с этими окунутыми в соленое море вещами оказывались у местных колдунов неудачными. Вся сила остается в морской воде, шаманы получают просто бесполезную безделушку. И жутко злятся на людей Сокола за это вредительство, – Говард рассмеялась. Что-то неуловимо знакомое проскользнуло в ее смехе. – Я много наблюдала и пришла к выводу, что, с одной стороны, здесь появляются потерянные или уничтоженные вещи. Даже город исчезающий встречала – как «Летучий Голландец» на Земле, – только целый город. С другой стороны, может появиться что-то совсем непонятное: всех моих знаний не хватает, чтоб определить. Может быть, даже что-то внеземное, из других измерений.

Такое Казаковой представить было сложно, и она просто слушала, отметив, что Мэри говорит – не остановишь. «Видно, снова мой дар сработал. Или… о ужас! Это тоже моя сестра?!» – мысль так поразила девушку, что она даже жевать перестала.

– … может просто само исчезнуть, но обычно…

– Мисс Мэри, ты сколько лет назад здесь появилась? – перебила Маша. – 22 июня какого года?

Собеседница смутилась, но быстро взяла себя в руки, отшутившись профессионально:

– О, дорогая, ты словно о возрасте меня спрашиваешь! Тут, очевидно, время идет по-другому. На Терре же был 2012 год. От Рождества Христова. Про которого здесь не знают, а зря. Параллели с последними временами очевидны даже грамотному атеисту. Но мне об этом не с кем было поговорить, тезка. Пока не появилась ты. А теперь…

Но последние слова Казакова пропустила мимо ушей. С хрустом догрызла мацу, отряхнула руки и заявила безапелляционно, подражая манере своей собеседницы:

– Сочувствую, но дальше можно не рассказывать, дорогая. Я здесь ненадолго. Собираюсь вернуться домой.

И тут Говард схватила Машу за браслет на запястье, другой рукой прикрыла свой и произнесла по-английски:

– Я тоже. Сегодня ночью.

Казакова почувствовала себя одураченной, даже не успела оказать сопротивление. Но объяснений не последовало. Женщина отпустила руки и как ни в чем не бывало защебетала по-русски, как казалось Маше:

– Увидимся вечером за ужином. Нам еще в ночной караул.

Тут внизу что-то рухнуло с грохотом, и зычный голос Фархада воззвал, перекрикивая другие голоса: «Мериш! Мерии-ыше!» Дальше шли экспрессивные высказывания на непонятном наречии. Казакова скорее почувствовала, чем поняла: что-то сломалось, и нужна была помощь мага слова. Мэри Лу развела руками: «Здесь все время что-то ломается!» – и поспешно ушла.

Маша же стояла, прислонившись к горячим камням стены, и думала. Нет, она не обдумывала план побега – тут же, похоже, никто не держал. В голове третьи сутки не высыпающейся девушки осколки и обрывки мыслей вертелись вокруг нескольких вопросов: «Что им всем от меня надо? Почему я здесь застряла? И как Мэри Лу меня так быстро раскусила? Чего этот Изам все зайчиками забавляется? Я высплюсь когда-нибудь? И вообще!..» Постепенно эмоции уходили, и план возвращения домой, в свой мир, в свою реальность занимал девушку все больше.

Фархада все раздражало. Он вымотался, когда клепал из проклятого колокольчика браслеты: заклятие на нем лежало сильное или вообще сделана эта штуковина была не из настоящего металла, а из куска какой-то необычной материи. Но сил работа потребовала столько, сколько обычно Фархад тратил на ремонт каменной стены. И стена эта тоже рухнула, как обычно в строго означенное время падала каждый день. Только место провала менялось. Тоже ежедневно.

Сегодня пролом повредил водоводную систему, и еще и троих механоидов завалило под этим обвалом. Пришлось вручную откапывать, возиться с их узлами, что-то просто удалять – так покорежило детали, и потом каждый раз, когда меха оживляешь, голова болит полдня. Мариш же где-то в облаках витает.

– По голове погладь, как ты умеешь, – просишь ее, – раскалывается жутко.

Она пальцами по волосам просто пробежала, боль сняла – и все, опять мысли где-то далеко. Посмотрела только как-то пронзительно, даже со злостью вроде бы. Словно решает про себя что-то важное, а ей мешают. Нежной пери она никогда не была, но странно все же. Раздражает. Как любой нормальный мужчина, Фархад был прост, и неясности женские его злили.

То на шею кидается, словно прощаясь, то смотрит зло, с прищуром. Взяла бы да просто все рассказала своему мужчине, ведь сколько времени мы уже вместе, знает ее Фархад всю, от родинки на виске до двух ямочек пониже поясницы. Независимость пытается сохранить!

Даже сейчас сидит рядом, ложку в пальцах вертит, отвечает в тему, а сама смотрит в дальний конец столового зала. Там две ханум мелют зерно: у одной механоид скрипит, у другой бряцает немного. Сами бы могли отладить, курицы безмозглые, так нет же, придут, когда все совсем сломается и только останется разобрать на железки. Бабы, они и есть бабы. Кстати, куда Мэриш делась? Только что здесь была.

День клонился к закату, и если бы не противное чувство опустошения, обычное после работы с заклятыми штуками, закат был бы прекрасен. Наверное, потому, что конец дня несет покой. В том, что день прожит, каким бы он ни был, убеждает пламенеющий диск солнца, касающийся пыльного горизонта. В прошлом можно быть уверенным: ты его видел, трогал, участвовал, даже создавал. Твои пальцы помнят, как туго прилаживались его детали одна к другой, но результат уже виден. А рассвет что? Эфемерен, как будущее. До него не все доживают, да и что он принесет, этот рассвет, – неизвестно.

В такой час Фархада обычно тянуло на размышления и поэзию, но сегодня закатное солнце почему-то напоминало костер. Головная боль делала этот свет еще и похожим на отблески пламени, в котором обещали сжечь Фархада белорясники, как мерзкого колдуна. И сожгли бы, по доносу пьянчужки соседа, не заплатившего за работу кузнецу Фархаду, если б не появление Мариш… Но куда она теперь исчезла-то? У него на вечер были планы с ее участием, а тут… Не раздражает, злит уже эта несносная, тощая, непокорная, любимая Мари-ханум!

– Иржи, – окликнул он проходившего мимо «гнома», – ты Мэри не видел?

Тот ухмыльнулся в рыжие усы. Но открыто смеяться над превосходящим его в полтора раза Фархадом-кузнецом не решился. Только съязвил:

– Ты совсем потерял голову от любви, уважаемый? Ты же сам отправил ее с новенькой в дозор! Она от тебя приходила и сказала, что ты заболел: головой маешься после ремонта стены и железяк. Видно, совсем замаялся, слабая стала голова, ничего не помнит!