Василий Горъ - Щит

— Поторопись, Двуликий тебя забери. Или останешься тут!

Услышав последнюю фразу, я облегченно перевел дух: худшего места, чем этот уровень, в тюрьме не было. Значит, в моем деле наметились какие-то подвижки.

Защелкнув на моих запястьях кандалы, тюремщик снова помянул Двуликого и быстренько вытолкал меня в коридор. Потом пинком закрыл дверь, защелкнул замок и кивком показал в сторону лестницы.

Я неторопливо двинулся в указанном направлении. Неторопливо — это чтобы мой сопровождающий не почувствовал мою радость и не смог в дальнейшем воспользоваться моей слабостью. И, пройдя приблизительно треть коридора, зачем-то начал считать шаги, которые отделяли меня от оставшихся за спиной пыточных.

Камера, в которую меня переселили, была рассчитана на одного человека. Причем здорового и склонного к побегу: из стен торчали массивные железные штыри, с которых свисали толстенные цепи, заканчивающиеся кандалами. В углу рядом с веткой из пола торчал шест «Червяка» [52] «Червяк» — пыточное приспособление, с помощью которого человека закрепляют в крайне неестественном положении, вызывающем мышечные спазмы в области живота. Аналогичное приспособление у нас называли «Аистом». . А в ногах и у изголовья узких деревянных нар, намертво прибитых к полу, крепились стальные кольца. Видимо, для того, чтобы раскладывать особо буйных заключенных в «паука» [53] «Паук» — аналог нашей «ласточки». и забывать об их существовании.

Хотя нет, забывать о заключенных здесь, кажется, не любили — от коридора камеру отгораживала не дверь, а решетка с прутьями толщиной в руку, протиснуться между которыми не смог бы даже пятилетний ребенок. А со стены напротив нары освещал пусть тусклый, но светильник!

Приковывать меня к стене тюремщик не стал. Усаживать в «Червяка» — тоже: втолкнул в камеру, снял с рук кандалы, захлопнул решетку, навесил на засов тяжеленный замок и ушел. Даже не попрощавшись.

«Изменения в деле есть. Но какие-то странные… — дождавшись, пока затихнет звук его шагов, подумал я. Потом улегся на нары, закинул руки за голову, закрыл глаза и мысленно процитировал фразу, за которую один из первачей Роланда Кручи однажды заработал пятерик [54] Пятерик — здесь аналог наших «трех нарядов вне очереди». на свинарнике: „Немного сна полезно в любых количествах…“»

… — Пирожок… С земляникой… Один… — буркнул я.

— Два… — заявила Ларка. И, покачивая бедрами, двинулась к лотку. — Один — с земляникой, а второй — с яблоками!

Торговец сглотнул. Видимо, никогда не видел девушек, разгуливающих по улице в мокрых насквозь нижних рубашках, да еще и надетых задом наперед.

— Ну, что уставился? — возмущенно поинтересовалась сестричка и, не дождавшись его реакции, сгребла с лотка две пышущие жаром сдобы. — Сколько с нас?

— Ч-четыре копья…

Ларка тряхнула волосами и повернулась ко мне:

— Кром, дай ему десятинку [55] Десятинка — медная монета номиналом в десять копий. !

Я потянулся к кошелю и… застыл: родинка на подбородке, которую мне так нравилось трогать, вдруг посветлела и пропала! За ней куда-то исчез и тоненький шрам на левой брови. А еще через мгновение я вдруг понял, что смотрю не на сестру, а на баронессу д’Атерн!

— Кро-о-ом! Ты меня слышишь? — грозно сдвинув брови к переносице, воскликнула леди Мэйнария. Потом подошла ко мне вплотную, встала на цыпочки, вгляделась мне в глаза и жалобно спросила: — Кро-о-ом, с тобой все в порядке?!

— Да… — сглотнув подступивший к горлу комок, выдохнул я.

Баронесса НЕ УСЛЫШАЛА — сделала шаг назад, сгорбила плечи и… заплакала!

Я метнулся к ней, проснулся и мгновенно оказался на ногах: до меня доносился тихий, на грани слышимости, голос леди Мэй:

— Кро-о-ом? Скажи, с тобой все в порядке?

Метнувшись к решетке, я прижался к прутьям, выглянул в коридор и онемел: в такой же камере, как и моя, только расположенной с противоположной стороны коридора и чуть левее, стояла баронесса д’Атерн! В угольно-черном платье, с роскошной прической и бледная, как полотно!

— Вы мне снитесь, правда? — не веря своим глазам, спросил я.

Леди Мэй отрицательно помотала головой и гордо расправила плечи:

— Нет! Я была у короля, и он признал мое право разделить твою судьбу.

— Пришли, ваша светлость! — промямлил тюремщик, остановившись рядом с очередным дверным проемом, забранным массивной ржавой решеткой, и вставив ключ в огромный амбарный замок. — Это… э-э-э…

— Я понял! — перебил его граф Грасс. Потом повернулся ко мне и ослепительно улыбнулся: — Леди Мэйнария? Вот камера, в которую вы так мечтали попасть!

Издевка, прозвучавшая в его голосе, вызвала у меня почти непреодолимое желание залепить ему хорошую пощечину. Однако я сдержалась, присела в реверансе и учтиво поблагодарила:

— Спасибо, ваша светлость! Вы так любезны.

— Пожалуйста! Всегда к вашим услугам!

— Не премину воспользоваться при первой же возможности.

— Буду искренне рад.

Пока мы обменивались любезностями, тюремщик справился с замком, распахнул настежь дверь и замер, на всякий случай вжав голову в плечи и глядя на носки своих стоптанных сапог.

Ждать, пока граф Грасс «галантно» предложит мне «располагаться», я не стала — приподняла юбки, царственно вплыла в камеру, неторопливо огляделась и позволила себе небольшую колкость:

— А что, пожалуй, не хуже, чем комната, в которой я провела первую ночь в вашем гостеприимном доме.

Скрип зубов Рендалла, наверное, услышали даже за пределами Аверона. Однако, вместо того, чтобы возмутиться или попытаться что-то объяснить, он предпочел ограничиться двусмысленностью:

— Рад, что вам понравилось.

— Кстати, пока вы еще тут… — Я медленно повернулась к нему лицом. — Вы не подскажете, где содержат моего майягарда?

Вместо того, чтобы поинтересоваться об этом у нашего сопровождающего, граф Грасс ответил! Сам! Даже не задумываясь:

— Если я не ошибаюсь, то в какой-то из камер чуть дальше по коридору.

Я мысленно отметила эту несуразность и… похолодела: если Кром был где-то по соседству, то он должен был услышать мой голос и хоть как-нибудь дать о себе знать. А раз не дал, значит, был не в состоянии!

«Только бы его не пытали!» — мысленно воскликнула я и, сделав шаг на подгибающихся ногах, обессиленно опустилась на узкие деревянные нары. Забыв о требованиях этикета и тому подобной ерунде.

Следующие несколько минут я истово молила всех известных мне богов о милосердии к человеку, посвятившему себя спасению чужих жизней, и не слышала ни прощальных слов графа Грасса, ни лязга захлопнувшейся решетки, ни удаляющегося звука шагов. Поэтому, открыв глаза, не сразу сообразила, что осталась одна. Наедине с тошнотворным смрадом, пропитавшим все и вся, холодом, пробирающим до костей, и страхом перед тем, что ждет меня и Крома в ближайшем будущем.