Никита Баранов - Сумеречный Фронтир

А сейчас отец, не церемонясь, открыл крышку бара, достал оттуда фигурную изумрудную бутыль, вытащил пробку и сделал несколько солидных глотков. Затем протянул напиток нам. Я несколько смущённо согласился и отхлебнул крепкого коньяка, а вот мой братец на удивление вежливо отказался. После этой молчаливой сцены мы с Громом расселись по табуретам, а папа оседлал своё любимое кресло, поставил локти на стол и скрестил пальцы замком на уровне своего лица.

– Вот оно как выходит, значит, – негромко пробурчал он. – У меня был один друг… подчёркиваю – был! Так вот, был у меня друг, когда сам я ещё только разменял второй десяток. Мы с ним проводили вместе много времени. Схожие интересы, одни и те же взгляды на жизнь, всё вот это. Я работал, он работал. Я женился, он тоже женился. У меня всё пошло довольно успешно, а у него же вся жизнь словно катилась к подножию горы. Затем случилось так, что ему срочно потребовались деньги, чтобы выбраться из долговой ямы, и он решил попросить их у меня. Я сжалился и выделил ему необходимую сумму, разумеется, безвозмездно. Через пару недель он пришёл с той же просьбой – на этот раз я тоже согласился. Когда мой друг пришёл в третий раз – мне пришлось отказать, но я предложил ему работу. И он решил, что я его буквально предаю, бросаю на произвол судьбы. Вместо того, чтобы принять моё предложение по поводу работы он решил меня ограбить. Грабитель из него оказался никудышным, его поймали, а дружбе, как уже стало ясно, настал конец. Так вот, к чему это я: у него тоже двое сыновей, и атмосфера в семье абсолютно точно такая же, как и у нас. И я задаюсь вопросом: какого хрена, дети мои? Почему я, потратив всю свою жизнь, всё своё свободное время, всё здоровье на то, чтобы вы жили благополучно и счастливо, должен терпеть такое отношение вас к вашей матери и наоборот? Что я сделал не так? На каком этапе жизни повернул не туда? В чём моя вина?

– Ни в чём, – ответил Гром. – Ты не виноват, па. Дело в маме, и ты это знаешь, просто не хочешь признавать.

– В любом конфликте виноваты минимум двое, – возразил я. – Если один из конфликтующих будет полон решимости не раздувать огонь, то ссора быстро потухнет.

– Какие вы у меня разные, – усмехнулся отец. – И всё же – все вы моя кровь. Несмотря ни на что, я горжусь вами обоими.

– И даже мной? – хмыкнул братец.

– И даже тобой. Вашей сестрой я пока не могу так гордиться, как вами. Ей всего двенадцать, она не состоялась в жизни. Пока всё, что наполняет её существование – это результат хлопотания матери, служанок и учителей. Ей дай волю – она бы весь день гуляла по улицам как самый обычный ребёнок. Поэтому я буду ею гордиться тогда, когда придёт время. А вами я горжусь уже сейчас, потому что вы свой путь выбрали и следуете ему. Какими бы кривыми ни были ваши дорожки ранее, сейчас они слились на перекрёстке в один большой прямой тракт. И двигаться вам по этому тракту вместе, так что не забывайте об этом. Держитесь друг друга всегда и везде.

– Как Джоанна? – спросил я о сестре.

– С ней всё в порядке. Не будем её сейчас будить, лучше зайдите к ней перед уходом. У малышки Джоанны ранний подъём.

С минуту мы сидели молча, думая о своём. Отец ещё раз приложился к бутылке, на сей раз оставив в ней всего треть от изначального содержимого, доверху набил длинную трубку и стал пускать в потолок струи густого горького дыма. Гром, словно восприняв это как немое предложение предаваться расслаблению, раздобыл из кармана коробочку с нюхательным табаком и шумно вдохнул мелкий порошок ноздрями. Мне же оставалось довольствоваться только обществом мужской части семьи без увеселительных добавок.

Наконец брат прервал молчание:

– Па. Прости нас за всё. По крайней мере меня, Клода вряд ли нужно за что-то прощать. Если уж подохнем на войнушке засратой – то хоть в немилости у тебя не будем.

– Не надо со мной прощаться так, словно вы на смерть идёте, – неожиданно резко бросил отец. – Я ни капельки не сомневаюсь в вас. Вы – образцовые бойцы, меч в руках держать умеете, к дисциплине приучены. По крайней мере, Клод уж точно приучен, а ты, Громмер, должен брать с него пример. На войне дисциплина – самое главное. Ослушаешься приказа – считай, подставил всё своё подразделение. Эх, война-война, пропади она пропадом…

Не знаю, зачем отец позвал нас в кабинет. Наверное, чтобы мы хотя бы на время не пересекались с мамой и Лорой. Вспомнив о Лоре, я решил допросить папу:

– Что с моей женой? Давно она себя так ведёт?

– Началось с твоим отъездом. Выбрось её из головы! По крайней мере такую, какая она сейчас. Отправляйся с лёгким сердцем на войну, и помни её жизнерадостной, улыбчивой, доброй, любящей. Это придаст тебе сил. А запомнишь её такой, какая она сейчас – впадёшь в уныние. Не надо. Уныние разит сильнее острой стрелы.

– Да как уж тут не предаться унынию, когда дома такое творится?

– Ты уж постарайся, сынок, – хмыкнул отец. – У тебя выбора-то особого нет. Хочешь выжить – думай только о деле, это я тебе как лучший ростовщик города говорю.

Амелита робко постучалась и принесла нам чай на подносе. Когда уходила, получила от Грома что-то вроде комплимента, если уста моего братца вообще могли говорить кому-нибудь что-нибудь приятное. Сидя в гнетущей тишине, лишь изредка разбавляемой какими-нибудь весьма депрессивными монологами отца, мы пили горячий терпкий напиток, ожидая неизвестно чего. Спустя томительный час этих посиделок я уже готов был придумать любой предлог, чтобы сбежать из родного дома, но всё-таки сдержал себя и остался сидеть на месте. К счастью, положение спас сам папа:

– Ладно, родные мои, давайте отправимся спать. Когда у вас отбытие?

– На рассвете, – соврал я, сам не зная, почему. Уж очень мне не хотелось оставаться дома в такой обстановке. – Точнее, на рассвете общий сбор, а когда точно отправляемся – я не знаю.

Громмер исподлобья взглянул на меня, но вопросов задавать не стал. Кивком и тяжёлым вздохом он подтвердил мои слова и отставил уже давно опустевшую кружку в сторону.

– Нам пора отправляться, – сказал я. – Простимся со всеми и пойдём.

– Добро, – кивнул отец.

Па не ложился спать, ожидая нас в гостиной, чтобы проводить. Мы же тем временем прошлись по дому, возможно, в последний раз осматривая его убранство. В комнату матери я заходил один – Гром остался стоять снаружи; и пусть лучше так, чем он спровоцирует маму на очередной скандал лишь одним своим присутствием. Возле опочивальни Лоры, нашей с ней спальни, я простоял некоторое время в нерешительности, но братец меня приободрил хлопком по плечам и буквально затолкнул в помещение.

Жена не спала. Она лежала на просторной кровати, укутавшись в тёплый плед, читая при тусклом свете свечи Абра’Фальские сказки, вошедшие в моду как у детей, так и у взрослых ещё несколько лет назад. Увидев меня, она демонстративно фыркнула и уткнулась носом в желтоватые страницы, явно не желая со мной разговаривать. Я присел на противоположный край кровати, долго собираясь с мыслями и силами, чтобы сказать хоть что-нибудь. Поведение Лоры выбивало меня из колеи, и я, чёрт возьми, не понимал, какого хрена вообще происходит! Я мог бы начать ей объяснять всю важность моего выбора, от которого, возможно, зависят судьбы и жизни многих людей. Мог бы вымаливать её прощения, сидя на коленях, и в очередной раз признаваясь в вечной любви. Мог бы врать о том, что всё это несерьёзно, что на самом-то деле никакой опасности нет, и я совсем скоро к ней вернусь, и тогда уже мы воссоединимся до конца наших жизней. А, может, и дольше.