Ольга Ясницкая - Кодекс скверны. Разжигая Пламя

– На меня ты можешь дуться сколько влезет, но я здесь из-за Твин.

Сорок Восьмой застыл с поднятым луком:

– А что с Твин?

– Ты когда в последний раз с ней разговаривал? Видел, что с ней происходит? – упрекнул его Слай, скрестив руки на груди. А что? Лучшая защита – это нападение, как говорил Седой. – Или, кроме принцессы, тебя больше никто не интересует?

Тетива жалобно зазвенела, свист стрелы наверняка услышали даже в загоне. Мишень, взорвавшись, щепками разлетелась по сторонам. Харо резко повернулся к нему, и в черноте глазниц очень недобро блеснуло:

– Ты, часом, ничего не спутал, придурок? Как думаешь, может, это она из-за тебя всё-таки?

Да уж, кажется, перестарался. Слай примирительно улыбнулся:

– Ладно-ладно, ты прав. И тогда был прав. Доволен? Я даже готов извиниться, если хочешь.

– Срал я на твои извинения, – отшвырнув лук, Харо сплюнул. – Лучше прибереги их для Твин.

– За это можешь не волноваться, мы уже поговорили. Потому я и здесь, вообще-то.

Лицо Сорок Восьмого удивлённо вытянулось, если вообще можно было назвать это выражение удивлением. Череп ещё больше оскалился, глазницы округлились.

– Вы помирились?

Слай кивнул:

– Даже очень помирились.

Недоумение быстро стёрлось с лица друга, он равнодушно пожал плечами и отвернулся.

– Харо, мать твою, можешь хоть раз меня нормально выслушать? Хотя бы ради неё, – Слай начинал злиться. И вот как с ним разговаривать?!

– У тебя ровно минута.

Скрипнув зубами, Слай попытался успокоиться. Шестьдесят Седьмой то и дело твердит, что с самками непросто. Чёрт, да самая сварливая из них и то лучше этого засранца! Быстро оглядевшись по сторонам, он подошёл ближе, понизил голос:

– Мы в жопе, братишка. Все трое. Нужно сваливать отсюда, да побыстрей.

Сорок Восьмой недоверчиво фыркнул.

– Нет, ты всё-таки дослушай. Седой ещё в терсентуме меня в Перо завербовал. Я это узнал уже после, когда повёл принцессу на встречу с Севиром. В ту ночь, помнишь?

– Ну… Допустим.

– Так вот, есть причина валить отсюда как можно скорее. Всё рассказать пока не могу, просто поверь мне на слово, как брат брату. Да, знаю, я налажал, но сейчас не до обидок. Речь идёт о наших жизнях, понимаешь? Мы можем сбежать в Перо, там уже Керс, и нас тоже примут, я уверен.

– В смысле – там Керс?

– Да в прямом! Оказывается, они ещё осенью его освободили. Так что, брат, нам есть, куда податься. Я уже всё обдумал, последнее слово за тобой. И хер бы с твоей упёртостью, подумай о Твин. Погибнет же…

Пристально посмотрев на него, Харо оскалился:

– Если это шутка такая, я тебе язык вырву и тебе же в жопу его засуну, всосал?

– Чёрт, да я серьёзно! – Слай раздражённо поднял глаза к небу. – Ну вот сам подумай, мы будем на свободе, вчетвером, как раньше. Можешь со мной вообще не разговаривать, но что насчёт остальных? Они же твоя семья. У нас появился шанс снова быть вместе, и мы не можем его упустить.

Харо молчал. Молчал довольно долго. Слай представил, как у того в голове со скрипом крутятся заржавевшие шестерёнки, что в тех часах, однажды найденных Керсом в Пустошах. Правда, починить их полностью так и не удалось, может, хоть с этим вот не всё потеряно.

– Чёрт, не тупи, Харо! Что тебе здесь вообще ловить? Или охота девчонку сторожить до самой деструкции?

При её упоминании Сорок Восьмой как-то подозрительно отвёл взгляд. Смерговы потроха, этого ещё не хватало!

– Постой, братишка, ты что, залип на ней?! – Слай изумлённо присвистнул. – Скажи, что я ошибаюсь!

– Не твоё дело!

– Ты вообще в своём уме, дружище?! Ежа тебе песчаного в зад! Нашёл, в кого!..

– Я же сказал! – прорычал Харо, но тут же запнулся, смекнув, что выдаёт себя с головой. – Ладно, я с вами, задрал уже. Только дай мне пару дней.

Усмехнувшись, Слай похлопал друга по плечу:

– Ну вот и отлично. Уходим сразу после праздника, так что времени тебе хватит.

Харо подобрал лук, задумчиво покрутил его в руках и обернулся.

– Не знаю, кто тебя так, – он кивнул на незаживший синяк под глазом, – но, похоже, сработало. Наконец-то мозги на место встали.

– Ага, – Слай скривился, – выписали волшебную пилюлину… Умник, мать твою!

За окнами кареты медленно проплывали свежевыкрашенные фасады домов, торговые лавки и закусочные, пестреющие гирляндами бумажных цветов. Простолюдины в бесцветных одеждах скромно жались к краю тротуаров, дамы в вычурных убранствах горделиво шествовали под руки с такими же вычурно разряженными кавалерами. Но стоило взглянуть отстранённо, поверх них всех, сразу становилось заметно, насколько обезличивает толпа, отнимает статус и обесценивает роскошь, смешивая краски в поток живой реки, стремительно стекавшейся к Центральной площади, где ожидалось выступление короля. По традиции, после высокопарных речей и очередных обещаний лучшей жизни, прямо в толпу выбрасывались десятки тысяч золотых. И, очевидно, даже представители благополучных слоёв общества не брезговали щедростью монаршей длани.

Ровена задумчиво рассматривала витрины и окна, воображая себя на месте дочери какого-нибудь купца, чтобы хоть как-то справиться со своей тревогой. Вот она в лёгком платье и в забавной шляпке с атласной лентой спускается в кофейню, украшенную длинными вазонами с разноцветными петуниями; занимает свободный столик и, наслаждаясь ароматным чаем со свежей сдобой, с любопытством наблюдает за прохожими. А после, взяв под руку приятельницу-соседку, прогуливается по мощёным улочкам, вдыхает аромат цветов и сплетничает о каком-нибудь кавалере, настырно требующем её сердце и руку в придачу.

От такой картины сделалось тепло и уютно. Ровена даже почувствовала лёгкий укол зависти к сверстницам, живущим размеренной и беззаботной жизнью, не знающим страха и бессонных ночей.

Кортеж продвигался до безобразия медленно из-за бесчисленных желающих пополнить свой карман парой монет или хотя бы одним глазком взглянуть на королевскую семью. Дорога, на которую в иной раз уходило не больше пятнадцати минут, сегодня заняла около часа.

Кузины не умолкали ни на минуту, перемывая косточки каждой фрейлине. Как бы ни раздражала Ровену их болтовня, она всё же старалась прислушаться к ней, надеясь отвлечься от предстоящего, но поджилки предательски тряслись, а мрачные мысли то и дело заставляли воображение рисовать самые ужасающие картины, где дядя застаёт её с уруттанцами, обвиняет в заговоре против короны и приказывает немедленно казнить.

План Максиана, казавшийся таким безупречным, теперь трещал по швам, как ветхая сорочка, полвека гнившая в сырой каморке.

И наконец, спустя вечность, кортеж остановился. На площади воцарился настоящий хаос: бурные крики и аплодисменты, ржание коней и не прекращающийся ни на минуту галдёж терзали и без того воспалённый от тревог и недосыпания разум Ровены.