Иван Глемба - Боярский холоп

Два-три года и вокруг батьки образовывался круг казаков, которым он показывал и передавал то, что считал для них нужным. И это обучение было избирательным. Я не мог обучать чему-либо тех казаков, которые принадлежали к представителям темных сил, сильно под них попали или были слишком опущены. Человека, который был рабом и привык ползать на брюхе перед господином, обучать гопаку, все равно, что читать глухому стихи. Темная и рабская кровь, текущая в жилах, не даст возможности обучиться чему-либо путевому и толковому. Кроме того, что такой человек ничему не научиться, он еще и ухудшит такую возможность для других. Ведь упражнения также можно поставить под контроль, чтобы получать с них главное – энергии, выделяющиеся при движениях.

Нет, конечно, можно научиться движениям, можно после этого, ощутив силу, податься разбойничать. И скрывать не буду, такие прецеденты были на Сечи далеко не одиночными. Можно, но это будет уже не гопак и не искусство, а так, слепая сила, способная опустить, но не поднять. «Якщо нема розуму, то діла не буде (если нет ума – дела не будет), – так говорил мне Вернидуб. – Клепки нема, горщик не варить, а з макітри (головы) дим йде». Батька знал, что говорил. Смотрел чуть мимо меня пристально, слегка щурясь, и вздыхал. А когда я его спрашивал, чего он вздыхает, Вернидуб, как правило, молчал, или по усам рукой проводил, а потом говорил: «Доживешь лет до пятидесяти, вот тогда понимать и начнешь».

И батька не ошибся в прогнозах. К этому времени я начал видеть, а еще больше понимать то, что раньше ускользало и проходило мимо моего внимания. И то, что я видел, по большей степени меня не радовало. Я наконец-то понял, на что намекал мне Вернидуб, вспомнил Задеригу и его слова. Отец погиб при загадочных обстоятельствах, когда я находился в отлучке. Я знал, чьи усилия раньше времени оборвали его жизнь. Я не хотел мести, не хотел поначалу разбираться, что к чему, но последующие события вынудили меня прояснить ситуацию.

Да, неведение – благо, но лишь до определенного момента. Потом оно тормоз. Мир, который я продолжил открывать для себя, тренируя казаков, был суров, необычен, но, тем не менее, он позволял более полно и пристально увидеть реальное положение дел, некоторой мерой избавиться от иллюзий и начать жить не в забытьи, а на земле, крепко опираясь на свои ноги. Наверное, как я вижу сейчас, в последние годы жизни, это и есть счастье. Не что-то другое, не счастье детей, внуков и правнуков, поскольку оно им не положено, исходя из условий и событий, происходящих в Украине, а именно понимание связи процессов и явлений, событий, видя, к чему они ведут и хотя бы отчасти влияя на ситуацию. Без этого знания жизнь человека, я убедился на собственном опыте, пуста. Если нет дела и ты себе его не находишь, то чаще всего рано уходишь из жизни.

Около половины казацких батек ушла из жизни в расцвете сил, не дожив и до шестидесяти лет. Лишь некоторые перешагнули порог восьмидесяти или, как я, девяноста лет, пребывая в силе с ясным сознанием и осознавая все, что происходит.

Мне же в тот памятный год предстояли необычные задания и испытания, о которых я даже и не догадывался. Единственное что, наша казацкая группа, насчитывающая вначале четыре десятка казаков, к жнивам уже расширилась до трех сотен, несмотря на то, что я брал для занятий далеко не всех казаков. Мне было неприятно, но я честно говорил, что тот или иной казак не подходит. И тут уже ничего нельзя было сделать. Для каждого своя наука. Кому-то достаточно ходить в лаве, метко стрелять из ружья и знать базовые приемы владения оружием, а для кого-то это даже не азы, а так, всего лишь сильное начало, вход в дело, в котором ты понемногу начинаешь понимать себя, осознавать предназначение, острее и пристальнее смотреть на мир.

Приходит время, когда и добро, и зло перестают тебя волновать, как справедливость и несправедливость. Хотя, признаюсь, до сих пор меня многое напрягает и побуждает крепко сжимать рукоять сабли или длинной палки, заменяющей посох. Я, хоть и знаю, как правильно себя вести, не свободен от резких эмоциональных проявлений, несмотря на то, что учил на все реагировать спокойно, не поддаваться на эмоции, когда тебя выводят из равновесия. Сам полной мерой силу в этом действии я не обрел. Только лишь на пути к тому, чтобы изменить в этом себя.

Да, тот год был действительно знаковым для меня во всех отношениях. Я встретил свое прошлое. Точнее, оно само пришло ко мне, появившись передо мной самым необычным образом.

Вроде бы ничего особого не сказал, а рассказ написал. Можно было бы и подробнее описать казацкое житье-бытие, но я предпочел сказать в общем, чтобы оставить подробности на потом. Спешить-то некуда. Обстоятельность – залог успеха.

Сразу после жнив солнце поумерило силу, как будто понимая, что ему пришел черед отдохнуть от работы, дать земле отдохнуть и набраться сил до следующей весны и поры пробуждения. Слегка похолодало, но было тепло. В то время в гости в казацкий лагерь прибыл с казаками, как и обещал, Рушайло. Вот только не стал он, как хотел, обучаться. Видно было, что другие дела волновали казака. То и дело хмурился помощник атамана. И на то, как я узнал чуть позже, были причины. Не стал Тимофей вокруг да около ходить. Отозвав меня в сторонку, слегка потоптался, повел в стороны головой, потом усмехнулся в усы, поправил их и сам себя спросил:

– И чего это я в твоем присутствии немею, хару что ли свою на меня наводишь?

Я только лишь усмехнулся.

– Стало быть, нет?

– Ты же говоришь, двигаешься свободно. Ничто тебе не мешает. Напрасно меня винишь. В тебе причина. Меня о чем-то попросить хочешь. Так ты не стесняйся, говори.

– Все видишь, – немедленно отреагировал Рушайло. – Дело есть к тебе тонюсенькое. Тут надо дипломатом быть…

– Что замолчал? Говори, коли начал.

– Ты к тому, чтобы атаманствовать, вроде как равнодушный? Почему так? Все хотят старшими быть. Это как в песне: «Гей, казаче, не журись юначе, роки швидко пролетять. Будеш отаманом, може ще й гетьманом, треба тільки добре наше діло знать…».

Тимофей хотел продолжить, но я его остановил вопросом:

– Делать что надо и где?

– Вот это другой разговор, – сразу же отозвался Тимофей. – Дело тонкое, почти дипломатическое. Надо бы купцам из Московии помочь пройти на юг к Перекопу. Обоз большой. Напасть могут.

Я усмехнулся. Дело прояснялось.

– Так хан вроде, несмотря на войну, к купцам благоволит…

– Оно-то так, но хан ханом, а орд и разбойных ватаг, готовых напасть, хватает. Да и мурзы, говорят, сами без соизволения хана разбоем промышляют. Тут надо кому-то опытному за дело взяться.

Я уже тогда чувствовал, что не договаривает что-то Тимофей. Так его и спросил: