Иван Глемба - Боярский холоп

– И что же говорят?

– От тебя ничего не утаишь, – грустно усмехнулся Рушайло и сразу посерьезнел. – Вроде бы как хлопцы немного того…

– Яснее изъясняйся, а то я что-то не пойму тебя.

– Да чуть ли не забияками и разбойниками называют некоторых молодцов…

– Но не в этом главное, – догадался я.

– Строкатое (разношерстное) у нас воинство. Рыцарские (законы чести) законы соблюдают, да не туда смотрят, когда глаза на небо поднимают…

Я усмехнулся. Не понять осторожного Рушайло было несложно. Казаки из куреня явно не вписывались в привычные рамки и бога, как того хотели некоторые, не почитали. Из-за этого у Станислава и не только у него были проблемы. Никто никого, конечно, не упрекал, но упрямый казацкий характер явно мозолил глаза некоторым «пастырям». Впрочем, это было только начало, присказка. Сказка же началась сразу же после того, как я с сыном прибыл в казацкий лагерь, расположенный совсем рядом с Базавлуцкой Сечью. Располагался он на одном из многочисленных днепровских островов. Тут даже дубы росли, что было добрым знаком.

Встретили меня радостно. Атаманом среди двух десятков казаков был Николай Пластунець, широкоплечий и тямущий (сообразительный) казак роста чуть выше среднего. Его заместитель – Иван Кулеба, по-братски обнял меня, приговаривая:

– Пришел-таки к нам, как и обещал, не забыл хлопцев. Тут у нас не только шалаши, даже хатинки (домики) есть. Все, как ты говорил, сделали. И до берега недалеко. Что тут плыть?

Жестом Иван указал на привольно текущие воды Днепра, неторопливо несшего свои воды в Черное море.

– Татар замечали или кого-то из разведчиков?

– Вокруг нашего места точно за три последних дня никого не было, – поразмыслив, сообщил Иван. – Но, сам знаешь, ничего утверждать нельзя…

– И каково оно быть оркуном (предводитель казацких батек, который избирался в кругу характерников на два-три года)? – неожиданно спросил меня Николай.

Я слегка прищурился. Мне показался несколько странным такой вопрос, но не ответить я не мог.

– А что, я казаком перестал быть или власть какую-то особую получил?

– Оно-то так, но все-таки, говорят, что у оркунов особая сила, – возразил Николай, искоса поглядывая на меня, как бы ожидая моего подтверждения.

– Сила? Какая сила? Ничего особенного, тренируйся и у тебя все получится.

– Это ты, батька, загнул, – сразу же вклинился в беседу Иван. – Ты же каждый день не тренируешься, а нас убеждаешь в том, что не делаешь сам.

– Так я по-особому живу, а это и есть тренировка. Надо же знать, как тренироваться.

И тут Иван, желая проверить меня, совершил ошибку. Он хотел резко выхватить саблю из-за пояса, но сделать это не смог, так и замер, слегка открыв рот.

– Что, не пускает? – участливо поинтересовался я.

Ответить Иван не смог, зато все понял Николай и тихо засмеялся. За ним засмеялись казаки, находившиеся рядом. Уж очень комичен был вид Ивана.

– Оце (вот это) так проверил. На тебя что, трясця напала или ты закляк (замер), как будто тебя заворожили?

Иван между тем ответить не мог. Вместо него это сделал я:

– Сейчас попустит. Но ты сам виноват. Не надо было за саблю хвататься.

– Силен ты, – почти шепотом откликнулся Иван. – Не зря тебя оркуном избрали. Нас научишь?

– Вы сами научитесь. Тут думать нужно, сопоставлять, чувствовать момент. Жить нужно по-особому, тогда и на тренировки можно по-другому посмотреть.

– Ничего ты толком и конкретно не говоришь, – даже почти обиделся Иван.

– Это потому, что ты привык слышать «да» или «нет». А жизнь она многолика.

– На все ответ батька найдет, – усмехаясь, проговорил подходящий к нашей группе Степан Голпа. – Что вы к казаку пристали. Оглядеться ему дайте, место, где переночевать можно, укажите. Видите, с сыном приехал. Не боишься? У нас рядом татары шалят, турок проказничает. Мало ли шаек в поле бродят, да и к Великому Лугу забредают…

– Да, – сразу же озаботился Николай. – Вначале дело, а потом уже расспросы. У костерка посидим?

– А то как же. И посидим, и поговорим о жизни, глядя на пламя, может, что и вспомним, – полушутя ответил я.

– О жизни своей расскажешь? – сразу же поинтересовался Иван.

– Может, что и расскажу. А что о ней говорить? Воевал и обучал, а в перерывах, вот, – сделал я едва заметный жест, указывая на сына, – женился, да детей сделал.

– Славно, стало быть, пожил, – обобщил Иван, вздыхая.

– А ты не завидуй, – упрекнул его Николай. – Батька дело говорит. Он тебе ничего рассказывать не должен. Что в той Франции? Те же господа и подневольные люди.

– Если бы только они, – отреагировал я, вздыхая.

Вспомнились былые приключения. Их изложу в отдельной книге. Иезуиты, их тайная полиция, едва меня не приговорила, а то бы запытали, уличив в связях с дьяволом. И что самое пренеприятное, в священников вошли воплощения тьмы и темных энергий. Глянешь на них и видишь: рожки растут на голове, задевая чепчики. Вот они и их поверенные и лютуют. Когда пытают, да на кострах заживо жгут, энергии много выделяется. Ею самые разные существа и сущности питаются. Такая вот вера. И где тут откровение? Только в одном: сбежал – тебе повезло, а попался – не взыщи. Шкуру в пыточной заживо спустят.

– Батьку оставьте в покое, – заступился за меня Славко Вереница, вставая. – Что сочтет нужным, то расскажет, когда время придет. Я верно говорю?

Я слегка наклонил голову, соглашаясь.

– Все, расспросы закончены, – взял инициативу в свои руки Славко. – Николай, ты бы повлиял бы на хлопцев…

Пластунець, уперев руки в боки, слегка нахмурившись и сдвинув брови, сурово посмотрел на казаков, а потом пояснил:

– Батьку по пустякам не тревожить. Всем ясно?

Обведя взглядом особо ретивых, Николай сменил гнев на милость. Его лицо вскоре разгладилось. На нем появилось нечто похожее на усмешку.

– Степан, – позвал Вереница, – казаки пыльнуют (следят, несут службу)?

Голпа в ответ показал пять пальцев на одной руке и три на другой. Всего восемь казаков были в дозоре. Только двое из них на острове, остальные на берегу. Можно было не волноваться. Кто-кто, а Славко Вереница дело знал, спуску никому не давал. Если распекал, то по делу, только до этого редко доходило. Сорок восемь лет ему было. Только в силу начинал входить казак. Они вместе с Николаем, по сути, и были в лагере главными. Вскоре в лагерь должны были прибыть еще казаки как сверху (имеется в виду с верховьев Днепра), так и с дозоров. Лагерная казацкая жизнь только-только начиналась. Я чувствовал, что прибыл вовремя. Также я ощутил, что в моей жизни вскоре наступит время перемен. Что изменится, я не знал. Это было и неважно. Скорее всего, как я предполагал, с моих глаз вскоре должна была спасть повязка, мешающая мне увидеть мир таким, каким он есть. А это, потомки, всегда поначалу больно, если, конечно, к этому не готовиться.