Ксения Медведевич - Кладезь бездны

И уперся когтем в переплетение черных линий, расчертивших просторы между рекой Невед и Дайр-Айюбом:

– Вади. Глубокие. Обрывистые. И всего один мост – через Вади аль-Руккад.

– У нас будет время прийти первыми и занять лучшую позицию, – тонко улыбнулся Меамори.

Тарик наконец-то кивнул:

– Я согласен.

Аль-Мамун наклонился, чтобы лучше рассмотреть тот конец карты.

Невинно глядевшаяся развилка черных линий на самом деле обозначала узкие, как шрамы, скалистые ущелья головокружительной глубины.

– Ну что ж, – решился он. – Гадара так Гадара. Отступаем.

Вечер следующего дня

Барабанчики сменили ритм, флейта резко засвиристела, забирая выше и выше…

Тамаки крутилась все быстрее, спадающие с пояса рукава развевались многоцветным вихрем, плыла по воздуху черная грива волос. Резкая дробь барабана – миг тишины – и Тамаки сделала выпад копьем. Флейта захлебнулась в хрипловатом, хищном, как у змеи, свисте. Еще выпад. Длинное изогнутое лезвие коротко сверкнуло – еще выпад. Аураннка, угрожающе наставив оружие, стала поворачиваться вокруг своей оси, барабаны мерно били, разгоняя кровь, тревожа душу. Флейта снова сорвалась в странную вибрирующую руладу, и Тамаки завертела копьем, повинуясь ускоряющемуся ритму. Быстрая дробь барабанчиков – выпад. На миг замерев, женщина впилась взглядом страшных, остановившихся глаз в невидимого врага – и вновь закрутилась в вихре шелков, играя острой, наточенной сталью.

– Хорошая девушка, правда? – усмехнулся Меамори.

– Заглядываетесь, господин? – засмеялись Саюри с Айко, посматривая на даму Амоэ.

Госпожа Амоэ изволила сшить для господина Меамори подобающую одежду. Ну в самом деле, нельзя же все время ходить в этой оскорбляющей вкус ашшаритской хламиде. Сейчас девушки поправляли на господине но-Нейи шелковую черную накидку: раскладывали ровными складками рукава, разглаживали спину.

– Вам очень к лицу, – улыбнулась дама Амоэ, прикрываясь веером.

Аураннец молча поклонился и, почтительно подняв с циновки меч, продел его сквозь складки широкого пояса. Шелковая алая кисточка темляка закачалась, Меамори осторожно успокоил ее пальцами.

– К тебе гости, но-Нейи, – тихо сказал Тарик, отпивая вина из чашки.

Тамаки, легко поднимаясь на пальчиках босых ног, скользила по кругу, вычерчивая замысловатые фигуры лезвием. Сине-розовый шелк взметнулся над головой, аураннка застыла в грозной позе.

За ее спиной, вне круга света, стояла другая женщина. Тоже нечеловеческая.

Встряхнув копной длинных волос, гула широко улыбнулась и подбоченилась.

– Варуна, – так же широко улыбнулся Меамори.

Встал и приветственно поднял руки:

– Иди ко мне, моя красавица…

Женщина исчезла, словно ее и не было никогда.

Посмотрев через левое плечо, Тарик фыркнул: гула стояла у них за спиной, в той же позе – унизанное золотыми браслетами запястье на бедре, темные волосы откинуты назад, золотая кайма платья расходится на груди от тяжелого дыхания. Быстро добралась красавица.

Брякая ножными браслетами, гула отмахнула с плеча непослушные пряди и пошла к Меамори, покачивая бедрами. Покачивая так, что колыхалось даже широкое платье-камис. Аураннец ждал ее, распахнув объятья.

– Господин Меамори женат на гуле? – тихо спросила Майеса.

– Навряд ли, моя госпожа, – покачал головой Тарик. – Господину Меамори просто нравится играть с огнем.

– Она опасна?

– Очень, – улыбнулся Тарик. – Но господин Меамори – еще опаснее.

Расцеловавшись с гулой – и с трудом отведя от шеи ее улыбчивое, скалящееся лицо – аураннец крепко надавил женщине на плечи и усадил на землю:

– Расскажи мне все, Варуна. Расскажи, что видела.

Окончившая танец Тамаки подошла и встала за спиной. Тонкие пальчики перебирали по древку копья.

Гула запрокинула голову, оскалила клыкастый рот и хрипло засмеялась. Потом ощерилась еще страшнее и все же заговорила – на хорошем, певучем ашшари:

– Старик поспешил со своей почтой! И поплатился за спешку…

– Объяснись, о Варуна, – мягко отозвался Меамори.

– Те карматы, которых он счел пленными, просто пришли поболтать с Махом Афридуном, – гула снова обнажила в улыбке длинные клыки. – Ну и передать ему братский привет от командира Красных.

– Что с Харсамой ибн Айяном? – резко спросил аураннец.

– Он мертв, – снова блеснули кинжальные клыки. – И ему повезло – остальных людей его войска, отказавшихся идти с карматами, распяли на столбах. Головой к солнцу в зените. Парсы Маха Афридуна принесли Богине богатую жертву…

– Она – приходила? – осторожно поинтересовался Меамори.

Гула вся сжалась:

– Тихо, тихо… что такое говоришь… нет, нет, Ее никто не видел…

– Что они посулили Маху?

– Хорасан, конечно! – расхохоталась гула. – Хорасан, свободный от ашшаритов и их глупой веры!

– Кто-нибудь из отряда Харсамы перешел к карматам?

– Из пятисот человек – где-то сотня. Остальные сейчас подыхают вдоль дороги на Джабийю.

– Где сейчас Красные? Где Асавира?

– Стоят лагерем у Джабийи, мой хороший…

– Я отдам тебе столько пленных, сколько ты попросишь.

– Благодарствую, мой чудесный принц…

Сверкнув напоследок зубищами, гула зазвенела монистами – и исчезла.

Меамори обернулся к Тарегу и нехорошо улыбнулся:

– Ты позволишь мне убить Маха Афридуна, Тарег-сама? Отдашь мне предателя?

Нерегиль медленно склонил голову в знак согласия.

Аураннец прошипел:

– Захотел обмануть меня, смертный дурак…

Тамаки попробовала пальчиком лезвие и с мечтательной улыбкой слизнула каплю крови. Меамори, запрокинув голову, посмотрел в небо и тихо сказал:

– Под Гадарой я вырву твою печень, человечек… Клянусь богами – я попробую ее на вкус!

Четыре дня спустя

Нум рыдала, уткнувшись ему в плечо. Аль-Мамун молча гладил ее вздрагивающую спину.

Утешить женщину он не мог. Ничем.

– Я ее зна-аа-лааааа… Я ее зна-ааалааа… Хафизуууу…

Да, знала. И даже подарками обменивалась – с молоденькой невольницей, которую Харсама ибн Айян взял в поход. Сегодня вечером разъезды доставили двоих беглецов, чудом переживших предательство Асавиры. Несчастные рассказали, что карматы не пощадили даже женщин. Распяли всех, кто не отрекся от веры. Всех до последней невольницы.

Дорога на Джабийю воистину стала Дорогой мучеников.

Нум подняла на него заплаканные, красные глаза. Нечесаная, несчастная. И вдруг вцепилась в рукава его рубашки:

– И ты отступаешь! Отступаешь! Они там умирают, а ты отступаешь!

Аль-Мамун попытался обнять ее снова, но Нум вывернулась со звоном ожерелий:

– Как ты можешь!

– Они умерли, Нум, – жестко сказал он. – Все умерли. Мы бы не спасли никого – и погибли сами. Там десять тысяч тяжелой кавалерии, Нум. И еще восемь тысяч бедуинов верхами. Два других карматских корпуса, говорят, не уступают им в численности. Если не отступим и не объединимся, нас перемелют как зерно между жерновами. И все равно нас будет в три раза меньше, Нум. Поэтому мы идем к Гадаре.