Сергей Самаров - Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том первый

Младшие волхвы опять запускали припев:

Перуновы гимны, как знали и посадник и воевода, пелись здесь постоянно. Круглые сутки одна группа из восьми жрецов сменяла другую группу через определённые промежутки времени, и никто из волхвов-певцов никогда не обращал внимания на посетителей капища. Волхвы умели погружаться в разговоры с богом настолько глубоко, что, скорее всего, даже не замечали происходящего вокруг них. Загорись тын, они и этого, пожалуй, не заметили бы.

Согласно заведённому порядку, посадник с воеводой приблизились к каменному кругу для приношения даров, и положили туда каждый по туго набитой мошне. Потом, чувствуя спиной наблюдающий взгляд верховного волхва Судиши, долго стояли перед Перуном, всматриваясь в резное изображение, и шепча в бороды только им самим, да Перуну слышимые слова. Наконец, одновременно поклонившись до земли, пятясь, отошли за полукруг поющих жрецов, и только после этого повернулись к Судише.

Тот удовлетворённо кивнул, потому что на глаз уже прикинул вес положенных в каменный полукруг мешочков, а звон серебра он услышал издали. И первым направился к выходу. Гости отстали от верховного жреца на пять шагов.

– Мне за молитвой так грудь сдавило, – пожаловался Ворошила, – что я понял – это знак. Какой вот только, как понять его?

– Мне трудно дать тебе совет, спроси Судишу…

– Ты-то сам ничего не почувствовал?

– Пока – ничего…

Они догнали верховного волхва.

– Знак ясный… – растолковал Судиша ответ Перуна. – Через сердешную боль тебе идти к цели… Много претерпишь, что не по-твоему будет, но смиришься, и тогда только своё получишь…

Навстречу им бежал волхв-привратник. Судиша остановился.

– Гонец к воеводе Славеру из земли бодрицкой, – не воеводе, а верховному волхву доложил привратник.

– Тащи его сюда, – не дожидаясь распоряжения Судиши, сам приказал воевода, и глянул на посадника. – Может, это мне ответ на молитву пришёл?

Гонец приблизился, поклонился, приложив руку к груди, и вопросительно посмотрел на воеводу и посадника – кто из них есть кто? Хотя на Славере был островерхий шлем, а на Ворошиле бобровая шапка, ошибиться гонец не пожелал. Из этого воевода сразу сделал вывод, что посол не из здешних земель.

– Ты – ободрит [178]? – спросил Славер.

– Я – руянин, нахожусь на службе князя-воеводы острова Войномира Руянского.

– Ещё не легче… – проворчал воевода. – Наш Войномир стал князем Руяна? Или у вас там есть свой Войномир?

– Вашему князю Войномиру князь бодричей Годослав, его родной дядя, пожаловал в княжение остров со всеми городами и землями и окружающими островами. Теперь он уже не ваш, а наш князь. А ты, стало быть, воевода Славер?

– Я – Славер, – сказал ничего не понимающий воевода. – И надолго Войномир решил там остаться?

– Навсегда! Похоже, близиться война с Данией. Войномир возглавит дружину Руяна, как князь-воевода Дражко возглавляет дружину остальных бодричей.

– Вот уж, весть…

– Тебе… – гонец протянул берестяной скруток-грамоту. – Здесь все вести подробно, и тебе лично наказ от твоего князя…

Не желая читать при всех, и всем доносить, что пишет князь Войномир, кроме того, не желая показывать перед посадником и верховным волхвом, как трудно ему самому даётся чтение, хотя никогда не стеснялся своей малой грамоты перед воями, воевода убрал скруток за пазуху.

– Хорошую же весть ты нам принёс… – Славер выглядел удивлённым, но не слишком довольным. – И что ещё интересного скажешь? Когда возвращается княжич Гостомысл?

– Если вернётся, то не скоро… – сообщил гонец. – В бою с ляхами он ранен отравленной стрелой, и не может сидеть в седле. Князь Годослав пожаловал княжичу носилки своей жены, чтобы того доставили в Старгород к ливу-жалтонесу, умеющему лечить такие раны. Но все боятся, что уже поздно, и Гостомысл не сможет оправиться…

– Вести интересные… Знать бы, каков результат конечный, и чего нам ждать след… Когда, гонец, назад намереваешься?

Гонец красноречиво посмотрел на посадника и на верховного волхва, который своим животом от всех виденных им волхвов отличался, и потому доверия вызывал не больше, чем привычные взгляду католические монахи. Славер понял, что не всё при всех гонец сказать желает. И, помимо грамоты, возможно, привёз он ещё и словесное сказание.

– Поезжай в Русу, – распорядился воевода. – В воротах с этой стороны тебе покажут мою избу. Жди там, отдыхай с дороги. Я буду только утром, попозже. Ты успеешь выспаться… Передай наказ: пусть мне приведут коня прямо на лёд. Мои люди знают, куда это. Там меня и найдут. Не забудь, передай. Я в санях устаю сидеть.

Гонец, с достоинством поклонившись, ушёл, а воевода опять переглянулся с посадником.

– Значит… – начал Ворошила, и взгляд его показал, что он интересуется спрятанной за пазуху грамотой. – Значит…

– Значит, Перун и мне ответил… А теперь уже пора на лёд… Скоро рассветёт… – заторопился Славер, а о грамоте по осторожности просто забыл.

Простившись с верховным волхвом, они вышли за ворота, где пришлось недолго подождать, пока подадут посадницкие сани.

– В город? – спросил возница.

– На Ильмень-море! – распорядился посадник. – В сторону Славена… На льду ноне рассвет встретим… Красотой полюбуемся…

Сотник Бобрыня ходил по поляне от избушки до леса и обратно. То посматривал, как дружинники большой шалаш сооружают и костёр разводят, то около кривой, пробитой многочисленными щелями двери останавливался, прислушивался и тянул носом – из щелей доносились новые резкие запахи, и изредка что-то глухо гремело в печи. Похоже, «пень с бородой» варил в глиняной посуде какие-то специальные едкие отвары или готовил настои – что уж он там может, этого сотнику знать было не дано, да он и вникнуть не старался, положившись на авторитетное мнение воеводы Веслава.

Солнце уже клонилось к виднокраю, обещая скорое и стремительное наступление темноты, когда дружинники позвали сотника к только что разведённому огню, а в избушке по-прежнему продолжалась какая-то возня, но ни одного звука, изданного княжичем Гостомыслом, Бобрыне услышать не удалось, и оттого он хмурился и нервничал. Всё-таки, княжича он знал и наставлял с пятилетнего возраста вместе с обязательным дядькой-воспитателем. Дядька мальца обхаживал, а сотник ругался с ним, стремясь лишнюю заботу убрать, чтобы рос княжич в силе и самостоятельности, с детским мечом и с детским же копьем в руках. И даже сейчас хотел продолжить собственную заботу о нём, когда тот к самостоятельности был не способен, заменяя того самого дядьку, которого раньше часто ругал. Или хотя бы присматривать за тем, как другие эту заботу осуществляют. Желание было естественным, поскольку сотника и княжича связывали многие годы дружбы.