Диана Ибрагимова - Меняющий лица (Хроники Хэлдвейна)

Он всегда вёл беседы вслух. В задачу Алоиса входило не подпускать близко, либо стирать память любому, кто мог услышать хотя бы обрывок их разговора. Куда удобнее воспользоваться мысленным диалогом, но Каснел не давал Алоису вторгаться в свой Источник. Пропусти он его нити всего один раз, и непреодолимый барьер тотчас рухнул бы, позволив увидеть изнанку магистра и обрести над ним власть.

– Совершенно недопустимо, – Каснел перешёл на шёпот. – Наследник Ханвиса. Вот уж какого подвоха я не ждал.

Алоиса коробило от мысли, что появился второй человек с его видом Источника. До этого дня он считал себя единственным, и новость застала его врасплох.

– Что ж, – магистр сцепил руки в замок. – Из всего можно извлечь пользу, мой мальчик. Это даже хорошо, что он будет под нашей опекой. Мы обрежем этой птичке крылья и не позволим взлететь слишком высоко.

– Если открыть ему первый канал, я смогу восполнять через него свой Источник, – сообщил Алоис. – Я читал об этом в книге о «Переходных энергиях».

– Это было бы весьма кстати, – кивнул Каснел. – В последнее время твоих сил не хватает, а у нас ещё много дел. Но дальше первого канала мы не пойдём. Только представь, что получится, если сделать из наследника Ханвиса мага твоего уровня!

– Идеальный правитель? – хмыкнул Алоис.

– Идеальный враг.

Каснел наконец успокоился и сел в кресло у окна.

– Подойди, мой мальчик, я давно тебя не видел, а с этими новостями и не поприветствовал как следует.

– Вы всегда можете рассказать мне всё, что вас тревожит.

Алоис приготовил травяной чай и поднёс магистру горячую кружку. Сам он со времён визита в Эль-Барико не мог поделиться тревогами даже с Каснелом. Отправляя его шпионить за высшим светом, магистр не предполагал, что Алоис вместо этого занимается поисками настоящей матери.

В зале были задёрнуты все шторы. Пламя свечей играло на вощёных досках паркета, каннелюрах колонн и драпировках; отражалось в устроенных друг напротив друга огромных зеркалах, создававших ощущение бесконечных порталов. Темнота заглушала цвета потолочных фресок и росписей, забивалась в складки одежд, пряталась под полами пышных платьев. Блеск светочных камней заставлял мерцать восковые лица, дарил мёртвым глазам россыпи ярких бликов.

Их было ровно тридцать, и каждая получила своё имя, за которым крылась целая история. Вот эта белокурая в костюме мужского покроя и крупной броши из белого золота на груди – Памеа Ладори. Хулиганка и хохотушка из деревеньки со смешным названием Пеньсно. Она не дожила и до двадцати, но её смех до сих пор отчётливо звучал в памяти Эсаноры. А вон та, в малиновом платье с огромным бантом, Асола – подруга детства, с которой они проводили долгие вечера, собирая ракушки и делая куколок из цветков мальв. Асола всегда выбирала розовые венчики. Юбки из них получались нежными, как закатное солнце, а Эсанора любила красные, напоминавшие мякоть сливы. Судьба по началу благоволила Асоле. Её выдали замуж за сына торговца, но она умерла, не разродившись двойней.

Было ещё много других. Мёртвых и, возможно, живых. Все они стояли здесь, прикреплённые к деревянным каркасам, одетые в парчу, шёлк и бархат. Восковые губы, изогнутые в полуулыбках, блестели, отражаясь в зеркалах, руки замерли на подолах платьев. Эти женщины навсегда застыли в моменте счастья, и ничто не могло потревожить их покой.

Зал Пандор существовал больше года, с тех пор, как на модном параде Эсанора выкупила первую куклу, получившую имя её матери. Она стояла в конце зала на возвышении, прекрасная и властная в золотой паутине кружев и ажурного плетения. Мать, портовая шлюха, умерла от сифилиса, кутаясь в тряпьё и замерзая в холоде нетопленой лачуги нижнего города, пока Сана пыталась заработать на хлеб в доме градоправителя, но теперь она стояла здесь, красивейшая из женщин Хэлдвейна, облачённая в наряд, изготовленный лучшими кружевницами и златошвейками королевства. Её труп сгорел в утлой лодке, а прах смешался с водорослями и попал в рыбьи тела, но образ, навечно запечатлённый в воске, и по сей день торжествовал над миром живых.

Служанки, ухаживавшие за коллекцией, и носильщики, знатные дамы и лорды – все, кому доводилось побывать в зале Пандор, видели в экспонатах лишь вешалки для модных нарядов, но перед Эсанорой куклы раскрывались. Вечерами, когда запахивали тяжёлые портьеры, и дневной свет прятался за горизонтом, пустые сосуды кукольных тел посещали души мёртвых. Они приходили из темноты зеркал, отыскивая путь по мареву зажжённых свечей, и занимали предложенные им вместилища.

Каждый день это был кто-то другой, и Эсанора неустанно гадала, кем окажется следующий визитёр. Чаще всего приходила Элика – её мертворождённая дочь, плод насилия, после которого Эсанора уже не могла иметь детей. В мире духов она росла и хорошела. Ей было бы почти столько же, сколько Алоису, но кукла Элики всегда оставалась маленькой девочкой с пушистыми кудрями, румяными щёчками и ореолом длинных ресниц.

Эсанора поцеловала её в лоб и, взяв восковое лицо в ладони, заглянула в глаза. Сегодня они были пусты, как покинутый бабочкой кокон. Сана продолжила медленно идти вдоль Пандор, пока не увидела в одном из зеркал движение. Она развернулась, закрыла глаза и хлопнула в ладоши:

– Адорин!

В ответ молчание.

– Стэя, – подумав, предположила Эсанора.

И снова молчание.

– Хасти, это, конечно же, ты, дорогая?

Приглушённое хихиканье.

– Как я могла не угадать!

Эсанора открыла глаза и торопливо приблизилась к кукле в фиалковом платье с рукавами-фонариками и длинным шлейфом.

– Тебе нравится твой новый наряд, дорогая? Помнится, твой мерзавец-муж не мог подарить тебе и нового платка.

Восковые веки медленно опустились и снова поднялись. Зашуршала ткань платья. Хасти осторожно высвободила руки из пышных складок и, двигаясь дёргано как марионетка, принялась осматривать себя.

– О-о-очень, – вырвалось из впадины открывшегося рта, – кр-расивое.

– Оно подходит к твоим глазам, – улыбнулась Эсанора, оглаживая ажурный воротничок с серебряным шитьём.

– А т-ты, – кукла склонила голову набок, опустила и снова подняла. – Твоя одежд-д-да. Как м-м-м-мальчишка.

– Ах, ну что ты, – Сана рассмеялась. – Что ты, дорогая. Я не люблю юбки, ты знаешь. Терпеть их не могу. Пусть меня нарядят в гробу, а пока я предпочитаю одежду, в которой легко спрятать нож.

Кукла захихикала. Прядь чёрных волос выбилась из-под серебристой сеточки и упала ей на грудь.

– Т-тревожишься?

– Не то чтобы… – Сана уселась на мягкий пуф и посмотрела на Хасти снизу-вверх. – Просто немного расстроена. Сын всё время занят, а у меня бессонница, и мне ужасно скучно. Ты знаешь, дорогая, я ведь присмотрела тебе прекрасного юношу!