Кирстен Уайт - Моя душа темнеет

Ужаснее всего для Раду было то, что Мехмед не рассказал ему об этом. Вот что вызвало это ужасное, царапающее чувство.

Понимающая улыбка Лазаря.

Дверь открылась, и Раду издал возглас облегчения. Мехмед пришел, он все объяснит, все вернется на свои места и станет так, как прежде. Раду поймет, что ему чувствовать.

Лада тоже встала и подалась вперед. Ее лицо было непроницаемой маской.

Лицо Мехмеда напоминало пустыню во время песчаной бури. Все его черты смыло выражение дикой ярости. Он бросил тяжелый лист пергамента к их ногам.

Лада подобрала его, нахмурилась, и ее лицо тоже исказил гнев.

– Что это такое? Ты что, смеешься надо мной?

Мехмед покачал головой.

– Уверяю тебя, я поражен не меньше остальных. – Он поднял руку и дотронулся до Лады, как будто успокаивал испуганную лошадь. Раду переводил взгляд с одного на другого. В этой сцене было что-то необычное, что-то новое. Что-то, что он упустил, погрязнув в волнах своего замешательства. Что это было? Что произошло?

В панике Раду попробовал вырвать пергамент у Лады, но она его крепко держала.

Мехмед криво усмехнулся и добавил тем же тоном:

– Это от моего отца. Судя по всему, меня приглашают на собственную свадьбу.

Эдирне, Османская империя

Золото было везде.

На пальцах, толстых и тонких, в носах, длинных и коротких, в ушах, на лбах, на шеях и запястьях, золото на руках, золото на щиколотках. Больше всего золота было на паре хрупких щиколоток, которые виднелись из-под вышитых золотом шелков, на паре слабых щиколоток, которые никогда бы не удержали свою владелицу в сражении и не спасли бы в погоне.

У Ситти-хатун, невесты Мехмеда, были отвратительные щиколотки.

Прошло всего два дня свадебной церемонии, которой предстояло продлиться месяц, а у Лады уже разболелась голова от резких духов, жирной пищи и громкой музыки. Ей хотелось взять у музыканта арфу и, как из лука, выстрелить из нее в бьющиеся золотые сердца всех присутствующих.

У нее не было ни минуты, чтобы поговорить с Мехмедом, она ни разу не оставалась с ним наедине после того случая в омуте, с тех пор, как они поцеловались, с тех пор, как все перепуталось и перевернулось с ног на голову. А Мехмед улыбался, смеялся и сидел со своей невестой с тощими щиколотками, рядом со своей до боли красивой невестой, оставляя обуглившееся дупло там, где он воспламенил что-то глубоко в Ладе.

Молодой человек, изогнутый и сверкающий, как сабля янычар, стоял на помосте и читал стихи. Его голос был текуч, как река. Он утягивал Ладу за собой, вовлекал в свое течение и кружил ее, пока его истории о доблести, любви и победе не наполнили ее легкие настолько, что она не смогла больше дышать.

Чтобы смыть этот вкус поэтической страсти, Лада взяла кубок с красным вином у слуги с кротким взглядом и разом осушила его. Ее удивило, что на свадьбе подавали вино, ведь религиозный Мехмед совсем не пил. Но она была очень, очень рада, что вино все же подавали.

В другом конце комнаты, похожей на пещеру, под мерцающим шелковым пологом, облокотившись на бархатные подушки, возлежали Мехмед и его невеста. Это было живое сердце империи, ее пульсирующая основа, питаемая любовью и восхищением подвыпивших гостей.

Лада скорее бы истекла кровью, чем порадовалась за него.

– Лада! – лицо Раду было таким же ясным, как лампы над ее головой. – Можно с тобой потанцевать? Нам нужно поговорить!

– Скорее уж я позволю главному садовнику вывести меня прогуляться во двор, – огрызнулась она.

Раду изменился в лице.

– Но мне нужно кое о чем тебя спросить.

Молодая женщина нарочно прошла рядом с ними, глядя на Раду сквозь густые ресницы и улыбаясь с такой притворной застенчивостью, что это выглядело почти неприличным. Лада заметила, что Раду успел потанцевать почти с каждой присутствующей здесь женщиной. В Амасье он ни за кем не ухаживал, но там и возможности такой не было. Ладу замутило от выпитого на пустой желудок вина.

Если Раду требовался ее совет касательно того, как ухаживать за османскими женщинами, он мог бы найти советчика получше.

– Я уверена, что ты и сам отлично справишься, – насмешливо произнесла она.

Раду скорчил обиженную гримасу, но потом овладел собой и ушел. Расстроенная из-за него, расстроенная из-за себя, Лада повернулась, чтобы бежать, и нос к носу столкнулась с Хюмой. Ее губы были накрашены ярко-красным цветом, который идеально сочетался с оттенком ее платья. Она выглядела как сверкающая рана.

– Пойдем со мной, – сказала Хюма, протянув руку.

Нахмурившись, Лада позволила Хюме взять себя под локоть и отвести в дальний угол комнаты, в который меньше всего проникал свет со свисающих канделябров. Свечей горело так много, что потолок потемнел от копоти, и эти узоры двигались и переплетаясь, оставляя после себя грязь.

А может быть, просто Лада слишком много выпила.

– Ты выглядишь расстроенной, детка.

Лада горько рассмеялась, теребя свою одежду. Каждый день на этой неделе ее одевали служанки. Хотя она пыталась отвоевать себе право носить такую же одежду, как у янычар, ее снабдили драпированными платьями и шелковыми туфлями. Сегодня вечером ее платье было таким темно-красным, что казалось черным, с более глубоким вырезом, чем ей бы хотелось, и белым поясом. Ее волосы были причесаны и убраны назад; косы и локоны спускались вниз по спине. Но, по крайней мере, на ней были ее сапоги.

Хюма провела пальцем по ее ключице.

– Здесь не хватает ожерелья, чтобы привлечь внимание. – Она указала на груди Лады.

Лада мысленно запустила в Хюму стрелу из ладана.

Но взглянув в лицо женщины, Лада поняла, что Хюма тоже не рада здесь очутиться. Лада полагала, что Хюма будет испытывать восторг от своей роли матери жениха, будет гордиться собой и радоваться новой власти. Она не хотела, чтобы Мехмед женился на Ладе – и вот, он женится на другой.

Но вместо этого Хюма оглядела комнату, прищурившись и поджав губы.

– Примите мои поздравления, – сказала Лада.

Хюма фыркнула и резко махнула рукой.

– Давай не будем притворяться. Со мной никто по этому поводу не советовался. Это политический союз, выбранный Мурадом для обеспечения безопасности на восточных границах. Странный поступок, учитывая то, что вскоре он собирался снова отказаться от трона – теперь, когда Мехмед повзрослел.

Лада взглянула на комнату свежим взглядом. Здесь не было ни одного учителя Мехмеда, ни одного из его любимых святых. Ни одного, с кем он успел поработать в тот короткий срок, когда был султаном. Однако Казанци Доган, возглавивший мятеж, был здесь. Мехмед бы его точно не пригласил. Нити власти исходили не из бьющихся сердец новобрачных, как она прежде считала. Они исходили от… Мурада.