Кирстен Уайт - Моя душа темнеет

– Зачем они так себя мучают? Чем так ценна Круя? Неужели она так важна для империи, что стоит такого риска? – Лада встала и начала расхаживать туда-сюда. Страх за Мехмеда она использовала как фитиль, чтобы разжечь свою ярость. – Проклятые идиоты!

– Дело не в Круе, – сказала Тохин.

– Конечно, нет. Все дело в гордыне Мурада! Он не может смириться с тем, что его протеже его предал, и поэтому рискует жизнью Мехмеда… – Лада остановилась и глубоко вздохнула. – Он рискует жизнью тысяч людей, чтобы отомстить одному человеку.

– Дело и не в Скандербеге, – Тохин подняла руку, отрезав аргумент, который вертелся у Лады на языке. – Да, он хочет сделать Скандербега примером, наказать его. Но что, по твоему мнению, произойдет в других приграничных городах, если Мурад не возьмет Крую?

– Они вернутся к своим законным правителям! Но он обманывает самого себя. Ему там нечего делать.

– А что, если он отпустит Крую? Если даст свободу всем вассальным государствам и вернется к границам Османской империи, какими они были до того, как мы начали вторгаться в Европу, – что тогда?

– Я не понимаю вопроса.

– На чем нам остановиться? Может, нам тогда бросить все города и уйти обратно в пустыни на востоке? И продолжать бесцельно скитаться там верхом, как делали наши предки?

– Конечно, нет.

– Значит, мы не уходим. Ты оставляешь нам первые завоеванные нами территории – какая щедрость с твоей стороны. Думаешь, Хуньяди будет удовлетворен? Думаешь, Византия скажет нам спасибо и станет счастливо жить на своем клочке земли? Думаешь, папа римский перестанет призывать к крестовым походам?

– Я не думаю…

– Когда в истории границы оставались неподвижными? Нашли люди пришли с востока, убегая от разорения. Они увидели города и стены и захотели ими обладать. Поэтому они их взяли. Если бы они их не взяли, они бы погибли. Тогда пришел бы кто-то другой и завладел бы этими городами вместо них.

– Так защищай то, что тебе принадлежит! Зачем это отдавать?

– Круя наша. Скандербег наш. Если мы не будет двигаться вперед, сражаться, защищать свое и пытаться овладеть чужим – это сделают за нас другие. Так устроен мир. Ты можешь быть агрессором и бороться с крестоносцами на их собственной земле, или можешь сидеть дома и ждать, когда они придут к тебе. И они придут . Они придут с огнем, болезнями, с саблями, кровью и смертью. Слабость – непростительная роскошь.

Лада вспомнила, как Хуньяди въехал в столицу ее отца, как в свою. Ее отец был слабым, он пытался просто сохранить то, что имел и избегал войны. Из-за этого страдала вся Валахия.

Тохин продолжала.

– Мурад затевает войны с другими странами для того, чтобы здесь, в империи, мы продолжали жить. Мы расширяемся, потому что если мы этого не будем делать – мы умрем. А за нашу жизнь отвечает Мурад.

Лада смотрела на сломанную пушку.

– За право жить слишком часто приходится платить смертью.

Тохин встала, и ее суставы громко хрустнули.

– Вот почему ты стала поставщиком смерти. Ты скармливаешь смерти как можно больше людей, чтобы она была сыта и довольна и больше на тебя не смотрела.

Поставщик смерти . Эта фраза вертелась у Лады в голове по пути к крепости. Границы и нападения, осады и болезни. Поставщики смерти.

Она молилась о том, чтобы Мехмед не стал одним из тех, кого скормят смерти, чтобы удерживать ее подальше от сердца Османской империи.

Язид, заметив в своей груди торчащее древко стрелы, удивился этому больше, чем кто-либо другой.

Он посмотрел на Раду с полуулыбкой, как будто стрела положила конец шутке, которую он успел рассказать лишь до середины. Он упал с коня и запутался под колесами телеги с провизией, ехавшей позади него.

– Засада! – крикнул Лазарь.

Это должен был выкрикнуть Раду. Но он продолжал смотреть на то место на спине лошади, где только что сидел Язид. На пустое место.

Рядом с его лицом пролетела стрела, так близко, что он ощутил движение ветра. Вслед за ней последовали две другие, огненные, предназначенные явно не для него. Они нашли свою более крупную цель в дереве и парусине телеги.

Спереди и сзади кортежа из двадцати телег послышались крики, и Раду понял, что нападению подвергся весь караван. Деревья росли близко от дороги и давили на них как гигантские пальцы, готовые утащить их в глубины леса и душить там в мрачной зелени и приглушенном пении птиц, пока снова не наступит тишина.

Криков было очень много.

На Раду обрушился поток воды. Кто-то выплеснул на телегу ведро с водой, но промахнулся, попав в Раду. Тут его внимание привлекло какое-то движение среди деревьев, и он спрыгнул с лошади, с криком обнажил саблю и ринулся на врага.

Противник махнул рукой, вскрикнул, закатил глаза и…

И Раду увидел у своих ног тело и свою саблю, красную от крови. Раду запрокинул голову и издал победоносный рев. Он видел, как среди деревьев мужчины убегают прочь от него, прочь от каравана из телег. Они победили.

Он победил.

На этот раз рядом не было никого, чтобы его защитить, и все же он…

Он посмотрел вниз.

Врагом, страшной угрозой, с которой он покончил одним махом, оказался мальчик. У него были шишковатые запястья и острые локти. Его глаза, широко раскрытые и удивленные при виде смерти, занимали половину изможденного лица, свидетельствуя о голоде и отчаянии. И о том, как мало лет было прожито.

Раду опустился на колени и протянул руку. Его ладонь зависла над отверстием, которое он проделал, чтобы лишить этого мальчика жизни. Ему уже приходилось запускать во врагов стрелы и, возможно, убивать, но такое произошло впервые. Еще никогда он не видел перед собой столь спокойного и холодного лица, на котором застыл вопрос зачем.

– Раду?

На его плечо опустилась ладонь.

– Раду, ты не ранен?

Раду дернул плечом и скинул ладонь.

– Я пойду вперед с разведкой.

Он неверной походкой вернулся к лошади, галопом обогнал караван, обогнал строй, обогнал последних разведчиков, стоящих на коленях возле одного из своих погибших. Все они остались далеко позади, а он все глотал и глотал воздух и все никак не мог надышаться.

Впервые его жизнь оказалась в опасности, и рядом не было никого, чтобы его спасти. Он спас себя сам.

Но никто не спас того мальчика в лесу, и Раду горько плакал о нем, желая, чтобы его спасли.

Раду бросил карты и устало потер лицо.

– Мы можем сжечь деревья.

– Какие деревья? – Лазарь откинулся назад, вытянул длинные ноги и задорно улыбнулся. В шатре Раду он проводил больше времени, чем в своем собственном. Осаде не было конца, и границы между чинами стерлись. Они были здесь уже пять месяцев.

– Все деревья. Все деревья отсюда до Италии. Все деревья, в которых может спрятаться Скандербег и его проклятые люди вдоль всех дорог, по которым ездят наши караваны с провизией.