Татьяна Иванько - Байкал. Книга 4

– Возможно, – только и мог произнести я. – Ты сказал, Викол теперь влюблённый мудрец, кто же она, его избранница?

– Мудрецы влюблёнными не бывают, любовь не для мудрых, а для благословенных… – почему-то грустно сказал Мировасор. Мне показалось или он немного завидует Виколу теперь, с которым они оба были одинокие скряги на чувства, и вот Викол их общие устремления предал и отдался некоей прелестнице…

– Старая любовь, Кратон, говорят, не уходит…

– Никакая любовь не уходит, только если она любовь – ответил я.

– Ты веришь в это?

– Абсолютно. Странно, что мы говорим с тобой об этом.

– Странно… Мне так же странно было увидеть тебя влюблённым как мальчик, как теперь Викола. Но ты разочарован и обманут, то же ждёт и Викола, все эти любовные приключения кончаются только этим.

– Я не знаю, что ждёт Викола, – сказал я, поднимаясь, – но я не считаю, что я обманут и предан. Я всего лишь оказался слабее своего соперника и не смог отстоять мою любовь, а она кричала мне с солнечного диска: Атон!.. Навсегда этот крик запечатан в моём сердце. Так что никто не обманул меня. Я всего лишь человек, что я против Богов? И муж ли я для Богини? Она была со мной миг, и этого достанет, чтобы озарить тьму в беспросветной душе… Прощай Мировасор, поеду домой.

Мировасор тоже встал.

– Не уезжай, я танцовщиц позвал, не одному же ими любоваться – совсем уж скука, как наливаться в одиночку… Прости, что зужу и сомневаюсь, от одиночества и не тем ещё становишься…

Я посмотрел на него, все ныне одиноки, похоже…

Я отправил Арика отсюда, чтобы уговорить Аяю не сердится на него, остолопа стоеросового, что умудрился обидеть её. Это же надо было суметь! Вот балбес, неужели не мог быть мягче и предупредительнее с ней, вот уж верно, ум-то мутится у моего брата от страсти, надеюсь, не ревнивую сцену устроил девочке… Она, и верно, казалась мне теперь вовсе ребёнком, потому что она и была пока ребёнком, меньше и слабее, чем когда я впервые увидел её у мельницы её отца, когда она мне брод указывала. И как можно ему, умудрённому веками человеку обижать её, такую? Тем паче теперь, когда она и сама дитя, и под сердцем дитя носит? Злость на брата овладела мной, так и хотелось затрещину ему влепить, хорошо, что унёсся.

Я заглянул в домик Аяи, хотя старался не делать этого, Зигалит и так бубнила и злилась, что я уделяю внимание и время Аяе, с занятиями, прогулками иногда, в отсутствие Арика. В открытую вела ревнивые речи, не позволяла звать Аяю к столу в наш дом, и всякий раз к месту и не к месту обзывала её, за глаза, конечно, всевозможными нехорошими прозвищами, я неизменно останавливал её, пеняя, что нехорошо так относиться к сироте, но Зигалит лишь злобно шипела:

– Кака-ая ж она сирота, када целый А-арий у ейных подмё-оток? Во-о-на, тока и мота-ается. Чи-иво к себе-от не забира-ат? На што-о она тута? Да што Арий, ты сам токмо туды и гляди-ишь! Все глазишша скоси-ил. Тока што энтот чернявый перестал таскаться…

Это верно, Орсег действительно, не являлся с того дня, как сказал мне, что Аяя, вероятно, беременная. Хотя бы он не маячил. Что до меня, то Зигалит ревновала напрасно, никаких похотливых намерений я к Аяе не имел ныне. Мне было жаль её до щемящего чувства в груди, такой беззащитной и слабой она была теперь, а тут ещё материнство свалилось на неё, как справляться? Лучше ей было оставаться при Кратоне, и о ней, и о ребёнке позаботились бы, как положено, а что будет теперь? Всё равно, что… ох, не могу даже представить, что станет творить моя «добрая» Зигалит, когда узнает, что на нашем дворе вскоре дитя появится. Надо бы отселить Аяю от греха, слуг приставить, злата теперь Арик навёз предостаточно, хватит на целый дворец с мамками и няньками. Но… как оставить её без присмотра? Ведь дитя натурально, пока ещё научится…

Я заглянул в её домик. Тут было славно, я не бывал ещё ни разу, очень простая, даже скудная обстановка, никаких тебе золотых штучек, ни хрусталя или красивой посуды, ни занавесей али богатых ковров, грубая мебель и бельё, но всё прибрано и расставлено аккуратно и только немного примятая постель… тут и было-то две смежные горницы, так что спрятаться негде, Аяи не было.

Я вышел из дома и увидел её, идущую от пруда, что был устроен в саду.

– Эрик…. – сказала она, увидев меня. – Что… а… ну… поздоров ли? Как… жёнка? Поздорова Зигалит? Три дни не видала вас… – она говорила приветливо, но бесцветно и грустно, даже не глядя на меня.

– Да, все здоровы. Но ты, Аяя, ты печалишься, я вижу – сказал я, подходя ближе. – Почему ты грустишь? Обидел кто? Арий?

И вдруг она заплакала. Боги, я не видел таких слёз ещё ни у кого, она заплакала так горько и так неожиданно, как плачут дети. А она ещё так трогательно спрятала личико в рукав, прижав локоть… Я не сделал бы того, что сделал тут же, поддавшись жалости и тому самому щемлению в груди, я не обнял бы её, если бы хотя бы миг подумал, что нас увидят, что донесут Зигалит, что она станет злиться ещё больше, и что… от этих объятий у меня разольётся проклятые похотливый жар в животе. Я держался на расстоянии всё время, не касался даже её плеча или руки, старался не смотреть ей прямо в глаза, не приближаться, чтобы не почувствовать чудесного аромата… и вот, я обнял её и она прижалась ко мне, доверчиво пряча лицо у меня на груди. Она стала такой маленькой, совсем хрупкой, вся в моих руках. Она не доверяла мне прежде, а теперь верит всецело, не помнит зла… я почувствовал прикосновения её податливого и гибкого тела, живота, грудей, и ещё, как её слёзы мгновенно пропитали рубашку на моей груди… как хотелось сейчас же поднять её лицо и поцеловать эти мокрые опухшие губы…

Вдохнув поглубже, я поднял лицо к Небу, мысленно умоляя послать мне сил, не поддаваться извечной своей разнузданной похоти. Хотя бы в отношении её. Я знаю, стоит хотя бы намёком показать ей моё вожделение, как всё доверие и даже привязанность, что есть в ней теперь, мгновенно рухнут, а я дорожил ими, это приближало её ко мне больше, чем когда я спал с ней. А ведь я толком не знаю, каково это с ней спать, то, что было некогда не было настоящим, принуждение – не любовь, я не знал её любви, а теперь она меня почти, что любит как близкого человека…

Я потянул её за домик, туда, где был устроен стол, за которым она занималась, хоть какое-то, но прикрытие, хоть не у всего двора на виду обниматься. И посадил себе на колени, как ребёнка. Она лёгкая и попка упругая, я ощущал её бедром… Потихоньку Аяя отплакалась, и задышала ровнее, выпрямилась, и жирно хлюпая носом, посмотрела на меня, вытирая слёзы с красных щёк, ресницы мокрые…

– Ох… прости, Эр, совсем какая-то стала, глупая плакса… – она встала и отошла к кустам, высмаркиваться. – Ох и кукомоя, ох и чучело…