Омар Хайдаров - Нежить Пржевальского

Ждали набегов кокандской конницы.

К ним привыкли, как привыкли к землетрясениям, которые часто беспокоили этот маленький приграничный городок у подошвы Тянь-Шанских гор.

Но майским утром в городе появился Пржевальский, и о кокандцах на время забыли.

В городской управе заполошились: что выкинет великий путешественник на этот раз? Запрудит головной арык? Спалит сенной базар?

Главный архитектор города, обрусевший француз Павел Гурдэ, настраивался к отпору. За Пржевальским водилось – как выпьет, сейчас же к нему с идеями:

– Павел Васильевич, голубчик, что это у вас за улица Арычная? Совсем не звучит. Давайте сделаем ее Пржевальской!

Городской же архивариус, глубокий старик, заставший на своем веку нашествие Наполеона на Русь, открыл журнал и напротив аккуратно выведенной даты – десятое мая тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года – оставил потомкам запись: «Нашествие Пржевальского на город Верный».

***

Но где же Пржевальский?

Да вот он, черноусый красавец в мундире генерального штаба, сбивает с себя белую дорожную пыль на крыльце губернаторского дома. Косматая бурка заботливо обнимает великого путешественника за плечи, синие кавалерийские штаны заправлены в мягкие монгольские сапожки без каблуков. Экспедиция в Тибет поменяла привычки Пржевальского. Например, Николай Михайлович взял моду на ездовых быков и в город, пугая прохожих, явился верхом на лохматом тибетском яке. Пока дежурный пристраивал яка в конюшню к нервным казачьим лошадям, Пржевальский прочел короткую записку от генерал-губернатора Колпаковского: «Приезд Ваш доставил большую радость. Садитесь в пролетку. Жду на новой даче».

Сев в пролетку, которую действительно, тут же подали к крыльцу, великий путешественник спросил возницу:

– Далеко ли до губернаторской дачи?

– Рукой подать, ваш благородие, – отвечал дружелюбный кучер, – в Бутаковском ущелье, домчимся за полчаса.

– Не ты ли меня катал в прошлый раз по городу?

– Я, ваш благородие. Прикажете по пути в рюмочную?

Николай Михайлович вздохнул.

– Нет, гони на дачу.

Пржевальский не шутит с дежурными казаками, не задирает прохожих, не пьян с утра. Взгляд его рассеян, руки прижимают к груди переметную суму, которую он бережно снял с яка. За этим стоит какая-то тайна.

***

В полдень на веранде губернаторской дачи пили душистый, заваренный с мятой чай и обжигались горячими баурсаками . Николай Михайлович рассказывал другу о хождении в страну Тибет и доставал из карманов гостинцы: тибетские свистульки из человеческих костей, фанты с предсказаниями от Ламы и, конечно, тибетский чай. От последнего гостинца Колпаковский, неравнодушный к хорошему чаю, пришел в восторг.

– Вы его попробуйте заварить по-тибетски, – посоветовал великий путешественник.

– Это как? – заинтересовался губернатор.

Пржевальский открыл путевой дневник, который всегда держал под рукой, поплевал на пальцы и начал листать исписанные страницы в поисках нужной.

– Записывайте, – сказал он, вычитывая из дневника рецепт. – Значит так… залить кипятком, подержать на огне, налить в пиалу, добавить по вкусу соль, прогорклое масло, жирное молоко и помет. Очень, знаете ли, бодрит! Записали?

– Я запомнил, – сказал Колпаковский. – Правда, не уверен, что когда-нибудь попробую ваш рецепт…

– Зря! В жизни, Герасим Алексеевич, нужно пробовать все! Я вот вчера попробовал насвай , вкус спорный, но ощущения интересные, хотите послушать? Я все записал в дневник.

Как все путешественники, Пржевальский вел путевой дневник. Писал он много и с удовольствием, пользуясь в походе каждым привалом. Со временем дневник стал его настоящей страстью, а некогда сухие научные заметки превратились в увлекательный приключенческий роман.

– Погодите-ка, – сказал губернатор, – но ведь про насвай уже написали.

– Кто написал?

– Верещагин. В «Туркестанских записках».

– Верещагин, это который художник? – уточнил Пржевальский.

– Да, художник.

– С бородой такой, как у оренбургского мужика?

– Точно, с бородой, – подтвердил губернатор.

Пржевальский нахмурился, нашел страницу с описанием насвая, вырвал ее из дневника и скомкал.

– Прямо поветрие какое-то, – сказал он мрачно. – Мало того, что Семенов-Тян-Шанский в затылок мне дышит, Грум-Гржимайло наступает на пятки, так уже и художники сели за путевые заметки… Верещагин… Верещагин… и фамилия у него вполне подходящая…

– Куда подходящая?

– Члену Русского географического общества, конечно. Нет, правда, хорошая фамилия.

– Да, разве это главное? – удивился губернатор.

– А как же иначе? Разумеется, в нашем деле и храбрость важна, и упорство, и пытливость ума, но фамилия – это все-таки главное. Ведь на нас, великих путешественниках, лежит большая ответственность, в нашу честь называют улицы, сопки, озера, диких лошадей…

Пржевальский разгорячился.

– А теперь представьте, что дикую лошадь открыл бы не я, а какой-нибудь Грум-Гржимайло, прости господи. Дикая лошадь Грум-Гржимайло – это даже выговорить невозможно! Нет, великий путешественник просто обязан иметь благозвучную фамилию. Вот, вы, Герасим Алексеевич, на такой фамилии, можно сказать, сидите.

– Да что в ней особенного?

– Будет вам скромничать, с такой фамилией не губернаторствовать нужно, а дальние страны покорять. Только послушайте, как хорошо звучит: ледник Колпаковского или тюльпан Колпаковского, например. Бог мой, я даже немного завидую. Кстати, у меня есть лишнее место в летней экспедиции, что скажите?

– Я бы с радостью, Николай Михайлович, но не могу. На мне город, на мне семиреченский край.

Пржевальский развел руками, мол, все понимаю.

– Не смею уговаривать, Герасим Алексеевич. Экспедиция может и подождать. Но есть у меня к вам одно безотлагательное дело…

– Вот как?

– Да. Строго между нами.

– Что ж, давайте к делу.

Тут Пржевальский напустил на себя таинственный вид и потянулся к переметной суме, с которой не расставался весь день. Распутав тесьму, великий путешественник вытащил из сумы какой-то предмет, завернутый в грязную, всю в бурых пятнах, тряпицу.

– Что это?

– Да вот, разверните-с.

– Ну, нет, – с сомнением посмотрев на подозрительную тряпку, сказал Колпаковский. – Вы, уж как-нибудь сами.

– Как скажите.

Пржевальский развернул тряпицу и поставил на обеденный стол шкатулку из темного отполированного дерева. Открыв ее ключом (даже не ключом, а каким-то крошечным, не больше нательного крестика, ключиком), он откинул массивную крышку и подвинул шкатулку к губернатору. Колпаковский с любопытством заглянул внутрь. На дне шкатулки на подушечке из черного бархата лежала высушенная человеческая рука.