Игорь Белладоннин - Второй после Солнца

– У тебя аппетитная попка, хоть в этом балахоне её не просто прочувствовать.

Туснельда молча улыбалась.

– У тебя аппетитные ножки, должно быть, они устали с дорожки.

Туснельда молча улыбалась.

– У тебя аппетитные щёчки, правда, слегка запылённые.

Туснельда молча улыбалась.

– Ну, блин, скажи же хоть что-нибудь, – не выдержал Аркаша.

– Хоть что-нибудь, – повторила Туснельда.

– Сбрендила что ли? – догадался Аркаша.

– Сбрендила, – подтвердила Туснельда.

– Придётся тебя лечить. Как тебя лечить, добротой или злобой?

– Добротой или злобой, – откликнулась Туснельда.

– Хорошо, я тебя вылечу – я вылечу тебя любовью.

И он полюбил её. И она полюбила его – так ему показалось. И они любили друг друга до самой смерти (как ему представлялось), но так и не поженились – она была замужем.

Получив Туснельду, Аркаша заторопился жить и заспешил чувствовать. Правой рукой он теперь приветствовал благородных сенаторов, шествующих к месту службы, левой ласкал их жён, приятной беседой занимая первых, выслушивая пылкие признания вторых и одновременно сочиняя очередной шедевр (так были написаны «Сентябрьские иды»).

Аркаша входил в сенат предпоследним. Последним являлся император.

– Сам пришёл! – толкали друг друга в бок сенаторы.

С подчёркнутой скромностью, опустив голову («Пройти, не поднимая глаз», – шептал про себя Тиберий), он проходил на своё место. Сенаторы вставали и долго и шумно приветствовали его аплодисментами, Тиберий же при этом лишь сумрачно улыбался.

Движением руки он открывал сессию. По этому знаку срывавшиеся с места, как спринтеры, избранники народа наперебой старались ему понравиться, пытаясь уловить на лету движение сановных бровей и соревнуясь в наиболее точном угадывании хода мыслей великого руководителя. Цена ошибки была велика, как и руководитель, и с каждым годом становилась всё дороже – как и руководитель.

Аркашу всё это страшно раздражало. Будучи не в духе – а вид Тиберия теперь почти всегда приводил его не в дух – Аркаша начинал похамливать императору и откровенно хамить сенаторам. Сенаторы стоически сносили Аркашины оскорбления и радостно смеялись над собой вместе со всеми после очередной Аркашиной выходки. Тиберий тоже реагировал на Аркашу доброжелательно, но в дискуссии с ним не вступал, считая это теперь ниже своего достоинства и лишь покачиванием головы давая понять, что сожалеет о столь дурном Аркашином воспитании, но ничего с ним поделать пока не может или не хочет.

Но вскоре Тиберию стало не до Аркаши: по Риму поползли слухи, что Германик, отправленный императором в Азию, тяжело болен. Причиной его болезни называли яд, подсыпанный сирийским наместником Пизоном 77 77 Пизон – считается, что Германик был отравлен в Сирии тамошним наместником императора Гнеем Кальпурнием Пизоном и его женой Плациндой. согласно тайной инструкции Тиберия. Ничто так сильно не волновало теперь римлян, как здоровье любимого полководца.

Когда известие о смерти Германика приобрело прямоугольные и жёсткие очертания гробовой доски, скорбь, подобно туману, накрыла Рим, провинции и соседние государства.

Прах покойного, морем привезённый вдовой в Италию, сопровождали до Рима когорты преторианцев 78 78 Когорта преторианцев – воинское подразделение (около 500 человек) императорской гвардии. , консулы, сенаторы и просто граждане Рима. Из окон домов, мимо которых тянулась траурная процессия, хозяева выбрасывали дорогую утварь, домашних богов и младенцев, имевших несчастье родиться в столь скорбные дни.

Среди венков и траурных даров, сопровождавших процессию, особенно выделялся Аркашин дар. Поговаривали, что сначала он хотел заказать для этой цели у местных полуподпольных художников новой волны чучело Тиберия, набитое тряпьём, навозом и мусором, но передумал и собственноручно, поглядывая на Туснельду, за пару недель вытесал статую обнажённой прекрасной варварки с обритой в знак скорби головой. С её правого плеча на левое бедро была перекинута белая лента с надписью: «Цезарю Германику от Аркаши Россияника».

Посреди всеобщей скорби лишь Тиберий был вынужден не поддаться ей целиком и лишь Тиберий нашёл в себе силы озаботиться духовным здоровьем нации.

– Правители смертны – государство вечно, – заявил он римлянам. – Давайте, пора, возвращайтесь к жизни и развлечениям.

По распоряжению Тиберия для возвращения его самого и его народа к жизни после тяжёлой утраты в году шестьдесят втором от его рождения 79 79 В году шестьдесят втором от его рождения – в 20-м году н.э. был устроен ряд театрализованных представлений с гладиаторскими боями.

На один из боёв явился и Аркаша со своей варваркой и плакатиком «Риму – Рим!». Аркашина ложа располагалась прямо напротив ложи императора, и Аркаше хорошо было видно, как Тиберий движением пальца подарил поверженному ретиарию 80 80 Ретиарий – гладиатор, вооружённый трезубцем и сетью. лёгкую смерть и бесстрастный гладиатор-германец пропорол мечом обречённое горло.

– Ещё зрелищ! Ещё зрелищ! – скандировали почитатели зрелищ.

– Зрелищ хотите? – рявкнул Аркаша, разъярённый царственным жестом Тиберия не менее, чем кровожадностью толпы. – Я вам устрою зрелище!

Под его могучей поступью задрожали даже каменные ступени цирка. На арене он подобрал уже ненужные ретиарию трезубец и сеть.

– Я сыграю с тобой в поддавки! – крикнул он германцу. – Смотри! – и он вонзил себе трезубец в левое бедро.

– Вы любите кровь? Вот кровь! – рычал Аркаша, гоняясь за гладиатором по кругу, и кровь тремя ручейками стекала по его ноге.

– А вот вам ещё кровь! – крикнул он рокочущим, как водопад, голосом, пригвождая трезубцем к парапету холёную сенаторскую ладонь. – Я вам покажу пальцы веером! – кричал Аркаша – свирепый, как раненый гунн.

Первый ряд владельцев пальцев в печатках в ужасе повскакал с мест и ринулся наверх. Тогда Аркаша достал трезубцем предплечье во втором ряду. С воплями и визгом второй ряд опрокинул третий.

Почти удовлетворённый, Аркаша переключился на германца, поймал его, вконец обессиленного, сетью и опрокинул на песок.

– Недолго же ты трепыхался, – заметил Аркаша, и на лице его наконец-то зазмеилась улыбка.

Пальцы сограждан и самый главный палец – палец Тиберия – тянулись вниз.

– Хрен вам! – прорычал Аркаша и запустил трезубцем в трибуны.

Пальцы потянулись вверх.

– Хрен вам! – снова прорычал Аркаша, ударом ноги переламывая противнику шейные позвонки.

Под восторженный рёв толпы германским мечом он отсёк германское ухо и прошествовал с ним к императорской ложе.

– Солнце наше незакатное, – елейным голосом начал Аркаша, – прими от убогого дар. Большому Брату – Большое Ухо, чтобы лучше слышать, кто о чём шушукается.