Николай Прокошев - Семь крестов

Пес и Анна с удовольствием подкрепились у Шварца, потом у его соседа-аптекаря купили несколько яблочных пирожных под сахарной пудрой, а после, сытые и согретые на обратном пути глювайном, побрели в «Медный ворон». Наступал вечер, торг закрывался, усталый люд тоже разбредался по домам. Вечерний колокол пробил первый звон. Улицы потихоньку пустели, лишь свора нищих калек яростно дралась за объедки на площади.

Перед тем как отправиться на боковую, Гектору нужно было проводить в последний путь брата фон Мортенхайма. Когда он вернулся в крепость, в пархаме кнехты уже рыли могилу, благо земля здесь еще не успела окончательно смерзнуться.

В замковой часовне привычный полумрак рассеивался шестью дюжинами свечей, расставленных в канделябр и подсвечники из «китайского серебра» [134]. Вокруг установленного на катафалке гроба с телом покойного плавно передвигался один из братьев-священников. Он окуривал ушедшего фимиамом и читал заупокойную молитву.

В печальные моменты отпевания в капеллу могли войти только рыцари и никто другой.

Братья лежали ничком на каменном полу, раскинув руки в стороны, как бы образуя крест. Их уста тоже шептали библейские псалмы. Внутрь Пса не пустили, но он, неверующий, особо и не рвался: не хотел нарушать единение тевтонов с Господом. Гектор, приподняв голову и оперевшись спиной о стену, просто стоял у запертых дверей, перелистывая в памяти все светлые дни, что они провели вместе с Гуго.

Потеря такого человека стала горестной утратой для всех без исключения обитателей твердыни. Иные даже не скрывали слез. Начальник гарнизона, бесспорно, слыл самым задорным и жизнелюбивым из орденских братьев. Прусс нисколько не сомневался, что послужил невольной причиной гибели своего учителя.

Выходило, что он отравил жизнь всем не только в прямом, но и в переносном смысле. Тем паче, в ордене делать больше нечего, совесть не позволит – а вдруг снова случится подобное до того, как произойдет бой с опасным соперником? Но когда же уходить? Сейчас? Или послушать Анну и все-таки не спешить? Вскоре месса закончилась, и гроб, накрытый белым бархатом с нашитым черным крестом, вынесли на улицу.

Процессию сопровождали несколько кнехтов с зажженными факелами. Гектор шел позади, стараясь не попадаться никому на глаза. Он сторонился даже Йоганна. Когда тело Гуго предали земле, каждый из присутствующих бросил на гроб горсть земли. Затем протрубил рог, и священник тихо изрек: «Да примет Господь твою добрую душу, брат фон Мортенхайм». В унисон братья ответили: «С нами Бог!» – и молча разошлись. Остался лишь угрюмый прусс, в вечерней тишине наблюдавший, как могильщики закапывают яму. В тот самый момент он поклялся честью своей семьи во что бы то ни стало расквитаться за эту смерть раз и навсегда.

Попросив прощения у Создателя, братья начертали более раннюю дату смерти Гуго фон Мортенхайма на его кресте с тем, чтобы, когда проверка закончится, вернуть надгробию подобающий облик. Фон Плотке внес здравое предложение. Государство пребывало не в самом лучшем положении, и незачем усугублять его дурными вестями. Воспоможествуй Господь, чтобы недавние события не стали достоянием папы, особенно того, что в Авиньоне. Иначе опять начнутся обвинения в адрес друг друга о Божьей каре приверженцев ложной кафедры Святого Петра, их неудачливости и всеобъемлющей никчемности.

Еще до наступления рассвета в Кёнигсберг действительно приехала комиссия в составе трех священников из Христбурга, Ливонского Вендена и Старгарда Новой Марки. Комиссию также сопровождали новый маршал Иоганн фон Шенфельд, один папский легат и Генрих фон Плауэн-младший. К тому времени все братья и служебные были предупреждены о неразглашении произошедшего накануне инцидента.

Проверяющие никак не вмешивались в жизненный уклад крепости, а лишь наблюдали за происходящим, иногда перешептываясь друг с другом. Поле для проверок почти не имело границ: посланцы проверяли, посещают ли братья положенные богослужения ночью и днем и молятся ли они в назначенные часы в своих покоях, склонившись под должным углом перед изображением Господа.

Служебные, освобожденные от молений, проверялись, читают ли они во время заутрени Отче Наш тридцать семь раз, девять раз во время вечерни и семь в любой другой канонический час. Еще Отче Наш надлежало читать пятнадцать раз в день за упокой душ всех братьев, представших уже перед Судом Господним.

Одежда подлежала досмотру, ибо требовалось, чтобы она была спокойных тонов – белого, черного или серого. Обувь следовало носить без шнурков, колец и пряжек. Стрижка допускалась лишь одна – «под горшок», чтобы сразу определялась принадлежность к религиозному ордену. Братьям-священникам надлежало иметь тонзуру подобающих размеров и воспрещалось носить бороду.

Выяснить, горит ли всю ночь свет, в то время как братья и служебные спят, тоже являлось одним из важных пунктов повестки комиссии. Обет послушания подразумевал в том числе полное молчание братьев после повечерия до самой заутрени: разговаривать дозволялось лишь в самых неотложных случаях, да и то лишь со слугами, причем как можно тише и быстрее.

Единственным относительным послаблением можно было считать прием пищи. Согласно булле, дарованной ордену папой Григорием IX, рыцарям разрешалось в военное время не соблюдать строгие посты. Правда, пировать и без того ни у кого желания не возникало.

Ночь прусс провел дома с женой, а как только в крепости отслужили третий час, исполненный горестными воспоминаниями о похоронах, побрел в замок. Во дворе форбурга он сразу же заметил Йоганна. Тот, конечно, не мог не подготовиться к приезду инспекции: волосок к волоску подравнял тонзуру, начисто побрился, аккуратно залатал кафтан и до блеска натер гусиным жиром сапоги. Полубрат, смиренно склонив голову, неспешно перебирал четки, внимая высокому сутулому легату из курии.

Чего-то явно не хватало крепости в эту раннюю пору. Люд все так же привычно занимался своими делами: кто таскал воду из колодца, кто на козлах распиливал бревна, часовые на стенах и у ворот, как обычно, несли дежурство. Постояв с минутку в недоумении, Пес вдруг спохватился – ну, конечно, отсутствовал привычный гомон.

И братья и служебные ходили понурые, словно в рот воды набрали, а если возникала серьезная необходимость, то обращались друг к другу шепотом. Гектору было до жути интересно, что же его друг обсуждает с римским посланником, потому пришлось вспомнить про сверхслух.

Разговор шел самый что ни на есть строгий и сухой. Йоганна спрашивали, наличествуют ли замки и задвижки на столах и сундуках братьев. По уставу тевтонам предписывался, согласно их личному обету, отказ от любой собственности, а следовательно, запирать им должно быть нечего. Услышав вопрос сутулого, неверующий серый брат криво усмехнулся. Хорошо бы и церкви посшибать запоры и засовы со своих личных закромов, где скопилось столько добра, что унести его не под силу даже легиону титанов. Затем легат допрашивал собеседника, устраивают ли рыцари охоты и турниры, допускаются ли в крепость женщины, имеет ли место пьянство и издевательство над слугами, совершаются ли прелюбодеяния и далее в таком духе.