Михаил Тырин - Отраженная угроза

Он видел самого себя. Казалось, трудно было узнать кого-то в этом заросшем субъекте, завернутом в драное тряпье. Но Сенин видел уже не глазами, а всем своим существом. Он видел себя. Не двойника, не отражение, не биологическую копию. Именно себя.

И речи быть не могло о том, чтобы нажать на курок. Нельзя выстрелить в себя — в свои же переживания, воспоминания, надежды, мечты. Невозможно, противоестественно, преступно.

Сенин чувствовал, что он сам лежит сейчас в снегу, с окровавленной головой, под прицелом пистолета. Сердце сжималось от жалости к самому себе. Собственные губы бесшумно молили о пощаде.

Между тем подражатель пришел в себя. Он, не отрывая от Сенина настороженного взгляда, протянул руку в снег — там лежала ржавая металлическая полоса с набалдашником.

Сенин подался назад. Он знал, что сейчас произойдет, но по-прежнему не смел стрелять.

Подражатель начал медленно подниматься…

— Кто здесь?! — донесся окрик от крыльца.

По ступеням застучали ботинки. Подражатель затравленно обернулся, затем отшвырнул в сторону свою железку и мгновенно исчез в темном проходе между заборами.

— Кто здесь? — снова прозвучал голос, теперь уже совсем рядом. — Командир, ты?

— Гордосевич, — с облегчением выдохнул Сенин. — Ты не представляешь, как ты вовремя.

Гордосевич с испугом смотрел на командира — растрепанного, облепленного снегом, с окровавленным лицом, да еще с пистолетом в руке.

— Это ты стрелял, командир?

— Я стрелял. Шастает кто-то по подворотням… Какая-то нечисть.

— Нечисть? — недоверчиво проговорил Гордосевич.

Они прошли в дом. Сенина трясло и колотило. У себя в комнате он быстро содрал с себя одежду, умылся, промокнул салфеткой ссадину на скуле. Руки ходили ходуном. Гордосевич молча стоял рядом, казалось, он просто не смеет оставить командира в таком состоянии.

— Это был он? — спросил наконец боец

— Он, — кивнул Сенин. — Свиделись.

Гордосевич подхватил автомат и шагнул к двери.

— Я его догоню.

— Кончай! Всё равно не догонишь, остынь.

Он упал в кресло, пытаясь совладать со всё еще трясущимися конечностями.

— Может, выпить принести?

— Нет, — замотал головой Сенин. — Не могу. Ничего не могу. Представляешь, он такой же, как я. Совершенно такой же.

— Ну, да, похож. Я же говорил.

— Да нет, не похож. Он абсолютно такой же. Он так же двигается, так же мыслит… Всё получилось, как я и думал. Я всю дорогу шел и озирался. Только у самой двери сорвался, голову потерял, побежал — вот тут он меня и накрыл. Я ведь знал, что так и будет, и всё равно не уберегся.

— А по-моему, уберегся, — возразил Гордосевич.

— Ну, да, конечно, — согласился Сенин. — Я всё-таки был готов к удару. Видимо, дернулся в последний момент, ушел в сторону, поэтому он и не смог меня завалить с первого раза. Предупрежден — значит вооружен, помнишь?

— Помню. А что ж ты его не добил? Промахнулся, что ли?

— Я в него не стрелял. Даже не пытался.

— Как так? — искренне удивился Гордосевич. Сенин задумался. Попробуй объясни человеку, каково это — стрелять в самого себя.

— Не знаю, — сказал он. — Я просто не смог.

— Вот, значит, как, — задумчиво изрек боец. — Получается, командир, что и ты бздишь, когда страшно? Извиняюсь, конечно…

— Все бздят, когда страшно. Уж поверь. А знаешь, я понял, почему они укокошили полторы тысячи человек, а никто даже пикнуть не успел.

— И почему?

— Чтобы уничтожить врага, нужно знать его, как самого себя. А они — знали. Именно как самих себя, понимаешь?

— Кажется, да. А может, и нет. Я ведь не такой, сам знаешь.

— Вот и радуйся, Гордосевич. Твое счастье…

Ранним утром Сенина растолкал биолог. Сенин спросонья послал его к черту, но потом пришлось разлепить глаза и подняться.

Вид у Валенски был отнюдь не цветущий. Было видно что поспать ему пришлось совсем немного.

— Просыпайся же! — с отчаянием воскликнул он. — Есть проблемы.

— Проблемы? — Сенин силился стряхнуть сонливость.

— Нужно сообщать командованию. Дела плохи.

— Что сообщать?

— За ночь больным стало хуже. Несколько человек почти парализованы. Мы не можем остановить внутреннее развитие болезни.

Сон как рукой сняло.

— Я так и знал. — Сенин в сердцах стукнул кулаком по кровати. — А что с вашим лекарством?

— Мы ничего не успеваем. Я сегодня спал всего час, мы там уже валимся с ног.

Сенин встал, начал одеваться.

— Ты пойдешь со мной, — сказал он. — Они будут задавать вопросы, а я в этих делах двух слов не свяжу.

— Нет-нет, — замотал головой Валенски. Он сунул Сенину оптическую карту и отошел назад, давая понять, что умывает руки. — Там подробный отчет, все данные. Им не придется задавать вопросы.

— Подготовился, значит, — хмуро проворчал Сенин. — Выходит, все стрелы сейчас полетят в мою задницу, а ты отделался отчетом.

— При всём сочувствии, — с сожалением произнес Валенски, — общаться с начальниками сейчас выше моих сил. Я вообще-то хотел поспать хоть часок.

— Иди спи, — продолжал хмуриться Сенин. — Только слишком крепко не засыпай. Если начнут спрашивать — вызову тебя по радио.

— Ясно, — с готовностью ответил Валенски, устремляясь к двери.

— Обожди. — Сенин коротко вздохнул. — В общем, повстречались мы с братиком. Вчера, как стемнело.

— Что? — Валенски, казалось, пришел в ужас. — И как же?..

— Нормально. Обошлось. Скажем так, повезло — люди услышали.

— А эта штука… — Валенски уставился на ссадину у Сенина на скуле.

— Да-да. Именно то, что ты подумал.

— Тебе больше нельзя ходить одному. Тем более ночью. И сейчас — ты же идешь в крепость! Возьми с собой хоть кого-нибудь.

— «Кто-нибудь» не подойдет. Возьму Гордосевича — он свой. Слышь, Валенски, а я и вправду не смог его убить. На мушке держал, палец на крючке, а никак…

— Знаю, — медленно кивнул биолог, глядя в невидимую точку. — Я это уже проходил. Ты перед ним беспомощен, как отражение в зеркале. Зеркало ведь так легко разбить, и отражению останется только умереть вместе с ним.

Гордосевич, кажется, уже понял, что ему отныне придется быть телохранителем командира. Едва Сенин заглянул в его комнату, он с готовностью поднялся и спросил:

— Куда-то идем?

Всю дорогу в коммуникационный центр они прошли молча. Сенин смотрел в лица редким прохожим. Он хотел знать, как начнут себя вести люди, узнавшие, что пятна на коже оказались не безобидным лишаем, а пока неизлечимой болезнью, приводящей к параличу.

Но у людей были самые обычные лица. Похоже, поселок еще ничего не знал.

У самых дверей коммуникационного центра Сенин убавил шаг.

— Ну, ты уже всё понял? — спросил он Гордосевича.

— Про что? — не понял тот.

— Лишай не страшен ни тебе, ни мне. Он жрет только «мочалку» и ее выродков.