Алексей Головенков - Крысиный король [litres]

Командир однажды по пьяни принялся было рассуждать, что стало с моряками, находившимися в момент Катастрофы в плавании. Дескать, должны были выжить. Однако ни до чего толкового не додумался. Лишь надрался до чертиков да принялся материть всех вокруг, обзывая сухопутными крысами, которые и одного ногтя настоящего моряка не стоят. Теперь уже Якоря и самого нет в живых. Зато с проклятым хлебом долгого хранения ничего не случилось. А что ему, заспиртованному, будет?

Это человека нельзя заспиртовать. Нельзя закатать его в банку и оставить до лучших времен. Человеку надо дышать, пить, есть, спать, любить. Ему много чего надо. Впрочем, так ли много? Неужели больше, чем, скажем, вот этому псу? Николай взглянул на сонную собачью морду.

Послаще пожрать, подольше поспать. Любовь? Да хотя бы редкий секс. Уже неплохо, уже можно жить в огромной консервной банке метро. Жить, довольствуясь малым, надеясь, что стоит переждать тяжелые времена – и дальше будет легче. Когда-то о выходе на поверхность и подумать не могли, а теперь ничего, диггеры вот ходят и в ус не дуют. Предрекали гибель метро из-за нехватки ресурсов, но потом запустили производство на Техноложке.

Кажется, стоит немного потерпеть – и потом уже будет все. Свежий хлеб вместо консервированного. Чистый воздух с Финского залива вместо затхлого и прокисшего метрошного. Бескрайнее, бездонное звездное небо над головой вместо низких бетонных сводов. Выходит, и человека можно законсервировать. Ограничить в его желаниях и потребностях, свести жизнедеятельность к необходимому минимуму, жизнь – к выживанию. Можно, но как-то это… неправильно.

Человек не должен ограничивать себя. Не должен жить в потемках под землей, не должен рожать уродов, не должен жрать воняющий спиртом консервированный хлеб. Не имеет права.

– К черту… – Штык задышал тяжело и с надрывом. Сердце билось ожесточенно, рвалось наружу. Свинец в груди застыл тяжелым ледяным куском, мешая дышать. От злости пульсировало в висках и затылке.

– Я тебе не хлеб, – прошипел диггер, обращаясь невесть к кому, – я человек… Человек – звучит гордо. Человек – венец природы!

Он схватил банку с хлебом и запустил ее в дальний угол. Банка ударилась о стену, упала, покатилась. Задремавший пес встрепенулся, вскочил, вглядываясь в темноту – туда, куда укатилась банка. Жалобно заскулил.

– Ну все, все, – Николай потрепал собаку по загривку. – Мой косяк. Отдыхай, брат, завтра сложный день. Пойдем в Альянс. По городу пойдем. Пусть там решают, какую пользу из тебя извлечь можно.

Прометей успокоился, улегся. Прикрыл глаза, всем своим видом показывая, что не собирается пренебрегать толковыми советами.

Штык взял тушенку, вспомнил про противогаз, покосился на дозиметр.

– Верю, верю.

Они находились в подвальном помещении школы, если верить табличке у входа в здание. Забраться именно в школу Николай решил потому, что под ней могло располагаться бомбоубежище.

Убежища здесь не оказалось, во всяком случае, диггер его не нашел, зато обнаружил огромный подвал, состоящий из нескольких помещений. Комната, выбранная Николаем для ночевки, была отрезана от остальных массивными дверьми, на его счастье, незапертыми. Окон, за исключением одного, крохотного, под самым потолком, не было. Единственное вентиляционное отверстие, которое Штык тут же залепил клейкой лентой, выходило не на улицу, а в другое помещение. К тому же инженерные коммуникации уже давно не работали, и воздух в помещение не нагнетался. Одним словом, риск проникновения радиации в подвал был минимальным. И все же очень не хотелось снимать противогаз.

Судя по нескольким несгораемым шкафам, десятку парт и стульев, подвал когда-то использовался как складское помещение. Николай подошел к одному из несгораемых шкафов, повернул задвижку, раскрыл. Тот оказался пустым. На то, чтобы разогнуть с помощью кусачек крепления для полок и вынуть их, объединяя внутренние отсеки, ушло не более нескольких минут.

Рюкзак и оружие – «Канарейку», «Лося» и трофейную снайперскую винтовку с прицелом-тепловизором – он перетащил поближе. Взяв с собой флягу и открытую банку тушенки, забрался в шкаф, прислушался к ощущениям. Как ни странно, но, спрятавшись в металлический ящик, Николаю удалось обмануть самого себя. Пожалуй, здесь он бы мог решиться снять противогаз.

Штык скрепил куском клейкой ленты дверцы шкафа между собой изнутри. Затем стянул маску. На миг ему даже показалось, что маска, прилипшая к потному, мокрому лицу, и впрямь вросла в кожу, превратив его в Вечного Диггера.

Устроившись в шкафу с максимально возможным комфортом и включив налобный фонарик на минимальную мощность, Николай принялся за ужин. Тушенку он ел не спеша, смакуя каждый кусочек, практически не жуя, позволяя сочным волокнам таять на языке. Доев, Штык некоторое время размышлял, стоит ли вылезать за новой порцией. Организм требовал добавки, но отдыха он требовал ничуть не меньше. Так, за размышлениями, диггер и уснул.

Кристина дремала на соседней раскладушке, свесив руку, касаясь кончиками пальцев пола. Она выглядела, будто акробатка, давшая представление, да так и заснувшая в какой-то изысканной акробатической позе.

Девушка казалась такой хрупкой и беззащитной, что при мысли о боли, которую ей могут причинить, у Леонида все сжималось внутри. Когда же он вспоминал, сколько боли причинил ей он сам, его начинало тошнить, да так, что внутренности подступали к самому горлу.

Кристина обвинила его в том, что он не пропустил ее на Площадь Ленина. Что бы она сказала, узнав, что он убил Олега? Чита тихонько встал, стараясь не скрипеть пружинами раскладушки. Прошелся по помещению, разминая затекшие ноги.

Дышалось тяжело, тошнота не проходила. Перед сном они поужинали консервами, найденными в бункере. Леонид почти не ел, как ни уговаривала его Кристина, ссылаясь на обильную кровопотерю, из-за которой он недавно потерял сознание, и на необходимость восполнить силы. Кусок в горло не лез. Сейчас парень был рад, что не смог запихнуть в себя порцию рыбешек, обильно сдобренную жирным, потемневшим от времени маслом. Казалось, что в бункере теперь дышится тяжелее. Воздух стал спертым, неподвижным, густым, словно масло в консервах. Хотя на самом деле вряд ли можно было ощутить разницу в качестве воздуха за короткий период, прошедший с момента отключения вентиляции. Тем не менее Чите казалось, что каждый следующий вдох дается чуточку труднее, словно дышишь через фильтр противогаза. На каждый вдох теперь словно бы требовалось затратить больше усилий. Захотелось дышать чаще и глубже. Грудь заходила ходуном, будто работающий насос.

В следующий момент парень взял себя в руки, сообразив, что воздух стоит экономить. Несколько раз глубоко вздохнув, восстановил прежний ритм дыхания. При мысли о нехватке кислорода сердце забилось чаще. Как это будет? Захочется спать, тело станет неподвижным и неуклюжим, мысли – вялотекущими и непокорными? Отяжелевшие веки упадут на глаза и больше не разомкнутся? Так умирают от удушья?