Кристофер Руоккио - Ревущая Тьма [litres]

Ответа у меня не было, и, когда я открыл рот, позади меня вспыхнул яркий свет и поглотил властелина Бледных со всем его народом. Оставшись один, я двинулся к свету, спасаясь из этого проклятого дождливого места. По обе стороны я видел себя в разных ипостасях: вот я во главе великой армии, в белых доспехах стратига, а вот я на кресте катара, мертвый. Я как будто видел миллионы ветвящихся коридоров, улиц в городе моей жизни. В одном я видел, как меня коронуют в золото и сажают на Соларианский престол рядом с рыжеволосой принцессой в фате из живых цветов. Я вновь и вновь видел ее рядом с собой, напротив себя, чувствовал ее горячее дыхание. На другом пути я был стариком в балахоне с капюшоном, сидящим на склоне увядшей вулканической горы. Одиноким. В других я снова видел свое тело – разрубленное на поле брани, поданное к столу какого-то сьельсинского вождя, и от этого меня пробирала дрожь.

Я видел лица тех, чьих имен еще не знал. Видел Эдуарда – сначала стариком, жрецом его мертвой религии, затем молодым, каким он был, когда я его знал, в декоративных очках и с искренней улыбкой. Я видел свою Кассандру фехтующей с маэсколами под красным джаддианским солнцем. Видел юного принца Александра, и Бассандера Лина, и человека, похожего на Паллино, но молодого и с двумя глазами. Видел висящее на кривом дереве тело. И Валку. Валка была везде. Мы стояли с ней под ходячими башнями Садальсууда, где на самом деле никогда не бывали. На Беренике, на Колхиде, на флагманском корабле самого императора. Ее бледное лицо освещали свечи, а со стен глядели высеченные в порфире мертвецы. Она протягивала мне какую-то серебряную вещицу. Ее золотистые глаза были полны любви и грусти – и я тоже почувствовал грусть.

Я видел алое пламя над полями Перфугиума и до сих пор пла́чу, вспоминая это.

Шагнув назад, я очутился рядом с местом, где свет искривлялся и моя жизнь как бы переломилась. Я вновь услышал слова искусственного разума:

Был сломан прежде. И сломан вновь.

Большинство ломается лишь однажды.

Обернувшись, я успел заметить наблюдающего за мной пророка Яри и нахмурился. Я был в корабельном трюме, в кубикуле. Воздух был морозным, лед похрустывал под ногами. Подойдя к ближайшим яслям, я увидел симпатичное лицо с оливковой кожей и светлыми, как звездное сияние, волосами. Это был контрабандист Деметри. Рядом с ним спала Джуно, его жена, и остальные члены его команды. Я прошел мимо чернокожего Бассема и гомункула Салтуса, мимо доктора Джуго и близнецов, чьи имена забыл, и приблизился к месту, где у бортового иллюминатора спал я сам.

Последовала зеленая вспышка – как молния, – и все ясли, кроме моих, опустели, а звезды за иллюминатором изменились.

– Мужчина должен быть либо воином, либо поэтом, – произнес знакомый хриплый голос.

Мое сердце подскочило. Я повернулся. Рядом был Тор Гибсон, зеленоглазый, в зеленом одеянии, ноздря рассечена кинжалом сэра Феликса. Это было неправильно, и сказанное им тоже было неправильно: это говорил мне Олорин, а не Гибсон. Я об этом напомнил.

– Kwatz! – Старый схоласт замахнулся на меня тростью, не резко, но достаточно сильно, чтобы напугать.

Продолжая цитировать сэра Олорина, видение проговорило:

– Мы посылаем к ним вас!

– Меня? – переспросил я. – Зачем?

Старый Тор Гибсон положил руки на латунный набалдашник трости и фыркнул изувеченной ноздрей:

– Чтобы сражаться. Зачем же еще?

– С кем сражаться? – спросил я. – Со сьельсинами?

Гибсон прошел мимо меня вдоль пустых яслей, клацая тростью по металлическому полу. Я двинулся за ним, минуя вход в кубикулу «Эуринасира», и оказался под бесконечным потолком затерянного зала в Калагахе, под огромным анаглифом, сквозь который клином пробивался одинокий луч.

– Я хочу заключить мир, – сказал я. – Я апостол, посол.

Гибсон исчез.

Остался голос, лишенный гибсоновских интонаций и теплоты. Он говорил беззвучно, слова проникали прямиком в мой мозг.

– Мы думали, вы солдат, – произнес голос. – Нам нужен солдат.

– Кто вы?

Голос, звучавший теперь отовсюду, ответил:

– Мы.

Меня отбросило назад и вверх, вдаль от света, в чернильную мглу. Меня схватили чьи-то руки, и я вдруг осознал, что нахожусь под водой. Я попробовал дышать, но нос и рот зажимала чья-то ладонь. Легкие разрывались, я отбивался от множества держащих меня рук, пока не потерял все силы и не понял, что должен утонуть. Тьма застелила все уголки моего разума, душа потухла, как пламя свечи. Я вновь услышал беззвучный голос.

– Мы должны быть, – произнес он.

Очнулся я на краю пирса. Я лежал на спине, ледяная вода накатывала на меня с боков. Лицо трогали холодные пальцы, любовно гладили щеку. На миг я подумал, что это Валка спустилась ко мне, бросив Рена и Сузуху у арки, и улыбнулся. Но, открыв глаза, понял, что это, конечно, была не Валка. Рука на моем лице, распухшая и восковая, появилась из воды. Я едва не закричал, но звук захлебнулся в глотке, превратился в кашель. Я перекатился на бок.

Видишь?

Голоса Братства оцарапали меня, как множество ногтей.

– Ти… – Я поперхнулся и откашлял темную воду. – Тихие?

Не знаю, каким я представляюсь миру, но для самого себя я словно мальчишка, играющий на морском берегу, развлекаясь поиском необычно гладких камушков или необычайно красивых ракушек, между тем как великий океан истины лежит предо мною совершенно неизученный.

– Это… – Я с трудом сел. – Нет, не Шекспир.

Ньютон.

Я закряхтел, выплюнув еще воду, и снова растянулся на пирсе.

– Я не… не понимаю, – выговорил я спустя секунду. – Я думал, они вымерли. Тихие вымерли.

Они не семена, а цветы.

– Говори прямо, чудовище! – воскликнул я с ненавистью, которая вернула силы моему телу. Я встал у края пирса, слегка покачиваясь.

Они

Они Они

никуда не делись.

Они склонились в пепле былого и грядущего, как твой король

Вильгельм на руинах Лос-Анджелеса.

Бариса Фарансы [34] Парижа, Франция (араб.) . .

Самого Вашингтона.

Как феникс в гнезде.

На смертном одре.

Это было уже чересчур. Я потряс головой:

– Они такие же, как вы? Искусственный интеллект?

Нет,

они не мы,

они отдельно от нас.

Больше. Неистовее.

Не знаем, откуда они пришли…

…не понимаем.

Время им не преграда.

Лишь потенциал.

Поэтому они строят.

Поэтому они нашли нас.

Чтобы ты мог найти их.

– Что это значит?

Будущего нет.

Есть множество.

Мы видели их…