Кристофер Руоккио - Ревущая Тьма [litres]

Как еще это объяснить? Я был ничем. От меня, от Адриана Марло, ничего не осталось. Я ничего не чувствовал, ничего не мог сказать. Лишь смутно ощущал неокончательно потухший свет. Один огонек среди множества других, ласково принятый невидимым прибоем согласно некоему неведомому плану. Я умер? Или все было каким-то мимолетным свойством мозга? Может быть, я все еще лежал на берегу озера у ног врага? Кто знает, каково умирать – в самом деле умирать – и как долго это происходит?

«Адриан».

Мое имя. Было моим именем, так? Слово, произнесенное беззвучным, но громогласным голосом.

«Адриан».

У меня снова было имя. Память. Ветер, завывающий над волнорезом в Обители Дьявола. Гибсон, сидящий в кресле с высокой спинкой в клуатре. Я, дрожащий в сыром переулке Боросево, ревущий от голода. Боевой клич моих товарищей-мирмидонцев. Смех Кэт. Джинан подо мной и аромат жасмина. Валка, прильнувшая ко мне в холодной камере. Мое обезглавленное тело, пошатывающееся перед князем Аранатой. Последнее прикосновение озерной воды к моей окровавленной голове.

В безвоздушном пространстве подул ветер. Я терпел. Я был один в ревущей Тьме, окруженный ее волнами. В сознании вновь вспыхнуло воспоминание о береге, и я со стороны увидел, как моя голова летит на землю. В точности как было в посланном Тихими видении. Я проплыл мимо, проводил сцену взглядом; она как будто осталась на берегу реки, который я уже миновал.

Я понимал, что куда-то плыву. Где было это «куда-то», я не знал, но мне вдруг показалось, что я иду, карабкаюсь все выше, к какой-то вершине или к ядру, к сердцу Тьмы. Там была Истина. Ответ. Конец. Тьма во тьме и скрытый свет.

Свет в темноте.

Мне почудилось, что я ползу, сопротивляясь течению. Выше. Глубже. Вперед и вперед. Наконец я выбился из сил, потянулся правой рукой, которой не было, к какой-то сущности во мраке, пожелав, чтобы рука вернулась ко мне, пожелав обрести идентичность.

«Адриан, – сказал я, вторя грому. – Мое имя Адриан».

Рука – всего лишь обрывки кожи, трепещущие на ветру во мгле, – замерцала, засияла; и, напрягшись, я сжал кулак.

Но я попытался ухватить больше, чем мог. Моя кисть разорвалась, ошметки медленно, как искры, растаяли во тьме, и я остался один. Кем бы я ни был.

«Адриан».

Даже в этой непроглядной тьме были тени. Одна упала на меня, и я увидел силуэт одетого в черное человека. Его доспех был отлит по имперской моде, нагрудник изображал мускулистый торс. С поножей и наручей глядели стоические лица, обрамленные черными лавровыми венками. С широких плеч ниспадал черный, как сама Тьма, плащ, окаймленный орнаментом цвета свежей крови, с алым подбоем. Черный сюртук поверх брони украшала тонкая красная вышивка, достойная самого императора. А лицо! Бледное, палатинское, словно высеченное из алебастра, с фиолетовыми глазами, острым, как клинок, носом и кривой улыбкой. Волосы его были черны, как и одежда.

«Адриан».

Это был я, одетый роскошнее, чем когда-либо. Герб на моем нагруднике изображал не дьявола Мейдуа, а трезубец и пентакль Красного отряда, вписанные в лавровый венок и черное кольцо. Я потянулся к себе, отчаянно пытаясь ухватиться, но мое халтурное подобие руки снова не выдержало, разорвавшись в клочья.

Другой я посмотрел на меня свысока и покачал головой. Я опять попробовал воплотить руку, чтобы хотя бы схватить себя за полу плаща. Мой двойник вновь покачал головой и указал куда-то рукой в латной рукавице с когтями, похожими на сьельсинские. Я обернулся и увидел одинокую светящуюся точку, яркую-яркую.

Звезду, белую и бесконечно далекую.

Мою звезду.

Меня вдруг наполнило теплом – как огнем, как дыханием. Другой Адриан шагнул вперед, клацая церемониальными шпорами в виде черных крыльев. Он не опускал руку, продолжая указывать мне путь. Вперед. Назад. Путь вперед – это путь назад. Назад, в прежнюю жизнь, в прежний мир, к прежней цели.

«Да, – подумал я. – Я готов идти».

Я повернулся к яркой звезде и протянул к ней руку. У меня вновь появилась кисть, вокруг которой, подобно боевым знаменам, трепыхались обрывки кожи. Я сжал пальцами эту далекую звезду и понял, что это вовсе не звезда, а осколок скорлупы, который я получил на Воргоссосе. В том месте, где я его отковырял, во Тьме осталась дыра, сквозь которую пробивался свет, что был ярче любой звезды. Он струился, как чистая вода, унося меня с собой мимо моего двойника, что по-прежнему указывал во Тьму. Я старался не упустить его из виду, следил за его развевающимся черно-красным плащом и божественной Тьмой, молчаливо сверкающей за его спиной.

Свет.

Я и прежде видел реки света, но теперь сам плыл по их волнам, проносясь мимо воспоминаний и непрожитых жизней, непринятых решений – стремительно, так, что мой смертный разум лишь смутно все это осознавал. Я выскочил из-за крутого поворота в вихре времени и оказался в воздухе.

Падая.

Падая.

Я вновь почувствовал, что погружаюсь в глубокую воду. Почувствовал тяжесть. Ко мне вернулся вес. Волосы на затылке намокли – я лежал в озере? На его поверхности?

Меня пронзила лютая боль, и я резко вдохнул. У меня были легкие! Грудь ломило. Мою грудь. Я лежал на земле, радуясь каждому приступу боли, ведь она означала, что я снова живу. Надо мной, как бдительные врачи, нависали деревья. Я был в саду? Я повернул голову, убеждаясь, что она прикреплена к шее. Попробовал встать, увидел помятый и исцарапанный белый нагрудник. Это было мое тело, от головы до пят.

Мои руки…

Моей левой руки не было. Она была отсечена выше локтя. Но ведь я потерял правую? Однако та была на месте, а в ней – рукоять меча, отнятого Аранатой. Меч Олорина. Джаддианское серебро и красная кожа. Я поднял его к глазам, раскрыв рот от изумления. От смятения. Что-то произошло. Со мной что-то сделали. Я с трудом сел, но боль была нестерпимой, вынудив вновь растянуться в воде. Вдалеке я слышал шум сражения, крики людей и сьельсинов, кашель плазмометов и треск горящей древесины.

Шаги.

Не топот сапог, не царапанье сьельсинских когтей, а тихое пошаркиванье туфель. Раздавшийся голос напоминал легкий шорох страниц любимой старой книги. Мне не стоило удивляться, но знакомые интонации воодушевили меня.

– Удобно разлегся, – произнес голос, как будто я лежал на тренировочном мате.

Я повернулся. На поверхности воды твердо стояли ноги в зеленых туфлях. Я видел, как трость поддерживает полы изумрудной робы, чтобы не замочить их. Тор Гибсон улыбался мне сдержанной, едва заметной на тонких губах улыбкой, его глаза блестели.

– Гибсон?

Фантом покачал головой, и я все понял.

Тихий подошел ближе, устремив взгляд на кроны деревьев. Он не отбрасывал тени ни на меня, ни на воду. Я по-прежнему лежал на мелководье, обрубок руки болел.