Люси Сорью - Стигмата

- И вы просите нашей помощи. - нарушив молчание, сказала Конецлешская. - Чтобы Сейм, от имени граждан Федерации, выступил в поддержку Марции.

- Это большее, о чём я могу у вас просить. - кивнул Ястрземский. - Мы сильны; это правда. И именно поэтому мы не имеем права сидеть, сложа руки, когда галактическое сообщество грозит разорваться на части.

Он откинулся назад, пристально глядя на них. Они были недовольны, он видел это: Сейм не любил, когда исполнительная власть пыталась навязать им свою волю. Но они уже колебались, и он тоже видел это. А значит, оставалась самая малость.

Ястрземский говорил им правду. По большей части. УВР, во главе с младшим братом Конецлешским, действительно докладывали ему про резкий всплеск информационной и агентурной деятельности соломанцев. Министерство обороны и Генеральный штаб действительно подозревали, что соломанцы могут, воспользовавшись войной, перейти к активным действиям — но не уточняли, к каким именно; хотя МОФ и Генштаб по долгу службы разрабатывали планы даже на случай войны с мирами Дальних Рубежей или вторжения из Туманности Андромеды. Война с Соломанией, действительно, стала бы катастрофой — но Боги-Машины тоже не спешили рисковать, а их подданные были даже большими изоляционистами, чем шляхтичи из Старой Федерации и Добровольческой партии.

В одном Ястрземский соврал. Эта резолюция была меньшим , о чём он собирался просить у Сейма. Но главам фракций необязательно было об этом знать.

- Примите решение. - сказал он, глядя на собравшихся. - Выбор за вами.

VI

На улицах Сан-Марко реяли флаги.

За бронированным стеклом лимузина тянулись мимо белые фасады домов, задрапированные красно-зелёными знамёнами. Зелёные кроны деревьев, высаженных вдоль потемневших от дождя тротуаров, сливались с ними; наверху вдоль улиц тянулась алая, кроваво-красная, полоса. Стальное небо нависало над городом тучами, вот-вот готовыми вновь разразиться дождём. Пристально вглядевшись, можно было разглядеть едва заметную дрожь влажного, горячего воздуха, неестественно жаркого даже для конца весны; выйдя наружу, можно было уловить витавший над городом едва различимый запах озона.

И, конечно, в стальном небе не было ни единого люфтмобиля.

Эмилия ван Хаутен сидела на заднем сидении лимузина, сложив руки на затянутых в белое коленях, и смотрела, как мимо неё проплывает колонна Монумента Республики. Дожди смыли с неё чад и копоть, а бригады коммунальных дронов — вернули красному мрамору блеск, но ни сам Монумент, ни окружавшая его площадь уже не были такими, как прежде. Цветы застилали мраморные ступени постамента вокруг колонны, покрывали собой нерабочие фонтаны, спадавшие вниз каскадом. Флаги, возвышавшиеся вокруг Монумента, были приспущены в трауре; рядом с ними дрожали на слабом ветру траурные белые ленты. Некоторые флаги были изорваны и потемнели от копоти, грязи и пыли. Один из них, вздрогнувший от внезапного порыва ветра, потемнел от крови и пыли настолько, что зелёный цвет исчез с него, превратившись в чёрный.

Казалось, будто красно-чёрное знамя единственное реяло гордо.

В начале улицы Спадария возвышалась чёрная плита стены памяти. Имена белыми линиями испещряли её. Сердце ван Хаутен сжалось: такой вещи было место в пантеоне или на кенотафе — в обители почтённых предков или на памятнике тем, кто отдал жизнь и презрел посмертие ради общего блага. Но не здесь.

Не на Пьяццале Серениссима. Не на главной площади Республики.

Она отвела взгляд. Лимузин проехал дальше, оставив чёрный монолит позади, мимо Музея Республики, задрапированного флагами, мимо прямых белых колонн домов в начале улицы Национале. Дома расступались вокруг Пьяццале Мемориале, прежде чем уйти вдаль, от центра Сан-Марко; лимузин свернул, пересекая пустую Мемориале, и выехал на улицу Кьяроччини, вновь вступив в море цветов.

Губы ван Хаутен сжались в тонкую линию. Она сама составила этот маршрут. Но это не означало, что ей было легко.

Революция . С тех самых пор, как она увидела бойню, учинённой посреди Сан-Марко покойным президентом Берлиньери, её не покидало ощущение, что вселенная вокруг перевернулась в одночасье. Она до сих пор, три месяца и избирательную кампанию спустя, не могла избавиться от этого чувства.

Революция была великой. Революция была страшной. Революция вырвала Марцию из летаргии, обрушив её на колени. Революция дала ей шанс. Единственный шанс.

И все усилия пропадут даром, если Марция упустит его.

Лимузин миновал последнюю баррикаду на Кьяроччини. Никто не убирал её; бетонные блоки и мешки с песком, стальные ежи и решётки, знамёна Марции и цветы, цветы, цветы. Ван Хаутен обернулась, когда лимузин проезжал мимо; лицевая сторона баррикады была изрыта отверстиями от пуль. Кратеры от попаданий усеивали тротуар и зеркальную мостовую перед ней.

Гравиоружие делало ужасные вещи с людьми. У тех, кто стоял на баррикадах в ту ночь, не было даже экзоскелетов.

Но они победили.

Она отвернулась. Впереди, из-за деревьев парка, выглядывал прозрачный купол Национального Собрания; ещё немного, и показался боковой фасад со скошенными колоннами, будто упиравшийся в землю. Знамёна, спадавшие вниз вдоль фасада, казались кровавой полосой.

Кровь . Она была повсюду.

Караул на контрольном посту вытянулся «смирно», взяв под козырёк шлемов, провожая проезжающий мимо кортеж — два автомобиля охраны и восьмиколёсный монстр, бронированный лимузин, между ними. Точно такой же лимузин, только на пятьдесят лет старше, не спас Радована Берлиньери от бесславной — и, по мнению ван Хаутен, преждевременной — гибели. Бывший президент больше не мог ответить за свои преступления перед народом: ни он, ни его кабинет.

Об этом ван Хаутен сожалела больше всего.

Лимузин остановился у тротуара перед Национальным Собранием. Сквозь стекло ван Хаутен видела, как из машин выходят, рассыпаясь веером, бойцы Службы государственной охраны, и как один из них подходит к лимузину и открывает дверь, выпуская её наружу. Стена тёплого, влажного воздуха ударила ей в лицо, шевельнув короткими рыжими волосами.

Их ждал не дождь. Их ждала буря.

Ван Хаутен вышла из лимузина навстречу выстроившемуся вдоль алой ковровой дорожки почётному караулу. Белый цвет её костюма показался ей самой тусклым под низкими тучами. Она бросила взгляд на своё отражение в стекле двери, будто в тёмном омуте — короткие рыжие волосы, острый нос, голубые глаза, утратившие цвет в тонированном стекле. И росчерк алого, приколотый сбоку к белой груди костюма.

След крови.

Прозвучала команда, и солдаты, как один, отсалютовали винтовками, глядя на неё. Репродукторы заиграли дробную поступь марша.