Ярослав Гжендович - Носитель судьбы

— Прости, тохимон. Я ее недооценил. Она была сильной, как бык.

— Она мертва, — сказал я. — А мы пока что живы. Что должно быть, то и будет.

Через какое-то время кто-то указал мне кончиком меча, чтобы я поднялся. Был это худощавый воин в ламеллярном доспехе и в кожаных разрезанных одеждах, достигавших земли. Когда он снял шлем, я понял, что это девушка. Та самая, которой я некогда рассказал историю несчастного Харульфа.

Она приказала мне идти следом, на главную площадь, где меня поставили перед законоречцем, высокомерным мужем в вышитым золотом синем плаще, со связанными на затылке длинными волосами и с коротко подстриженной бородой; тот сидел с мрачным лицом на седле и попивал лучший мед Смильдрун из окованного серебром рога.

Меня спросили об имени, потом приказали показать клейма и объяснить, откуда я взялся в Земле Мореходов и как стал рабом. Потом мне пришлось рассказать, как было мне в неволе у Смильдрун и что произошло с Харульфом и со вторым, которого звали Снакальди Сердечная Ладонь.

Продолжалось все довольно долго, потом законоречец некоторое время думал, встал и, размахивая рогом, с чувством провозгласил собравшимся несколько стихов, в которых было что-то о должном поведении, рассудке и о том, что значит быть человеком, о скальных волках и о богах. Стихи эти были столь искусно сложены, что я немногое из них понял, но воины вокруг кивали уважительно и выглядели тронутыми. Законоречец, довольный эффектом, какой вызвал, провозгласил еще стих, который, как я понял, касался искусства варения пива, а еще было там что-то о протекающей лодке и о плодах, сохраняемых зимою, и о том, что некоторые гниют, а слова эти произвели еще большее впечатление.

Потом он провозгласил, что Люди Грифоны имели полное право на месть, и что он вернется к этому делу на ближайшем вече в их стране. Но он полагал, что они уже нанесли городищу достаточный урон, а настоящий хозяин не несет никакой вины за содеянное, а потому он запрещает Грифонам собирать трофеи и убивать оставшихся обитателей. А потом провозгласил, что я и Бенкей должны получить знак свободы и что мы можем уйти, и при том можем забрать по коню, оружие убитых и еду на дорогу. Это же касалось и остальных рабов, которые теперь могли уйти, куда захотят.

Я вернулся к Бенкею и передал ему новости, однако тот был мрачен и едва в сознании, поскольку утверждал, что Смильдрун несколько раз ударила его головой о стену. Я же полагаю, что он плохо чувствовал себя оттого, что был побежден — и если бы не слепой случай, уже бы погиб.

Мы остались до утра, но спать пошли в конюшню. Обитателей же городища согнали в большой зал, где давний их предводитель собирался им что-то сказать. Я взял из кладовой немного припасов — сушеного и вяленого мяса, хлеба и сыра, а также несколько одеял, фураж и другие вещи, а еще нашел свой нож для еды и пару мелочей, моих и Бенкея. Из кучи брони, снятой с убитых, мне позволили выбрать, что я хотел, но все более-менее ценное уже присвоили Люди Грифоны. А потому я нашел лишь две не слишком продырявленные кольчуги, шлемы вроде тех, что носили местные, и два тяжелых массивных меча. Сложнее всего было найти щит, который еще мог пригодиться, поскольку эти люди делают их из специального дерева, обтянутого кожей, и щиты быстро приходят в негодность. Все, которые я отыскал, были изрублены, металлические умбоны — гнуты, а шкура свисала с них клочьями. Но я нашел два таких, на которых хотя б петли и умбоны были в приличном состоянии, полагая, что остальное мы сумеем отремонтировать в пути.

Я отнес все в конюшню, где спал Бенкей, который сперва подлечился жбаном пива, а потом я снова пошел поговорить с Грифонами. Хотел знать, что такое знак свободы и где находится Удулай. Но оказалось, что первое, что желал сделать Кальгард Шагающий-с-Огнем, это найти амитрая. Увы, доктор, жрец или кем он там был, бесследно испарился.

Утром, когда мы уже оба с Бенкеем сидели в седлах, к нам подошел попрощаться Кальгард. Принес два железных браслета со знаком своего дома, которые он вынул из сокровищницы, и пояснил, что с этого момента, нося их, мы — свободные люди.

— Ты освободил меня, кирененец, но я знаю, что именно ты привел воинов в мой дом, и все так, словно ты его сам сжег. Я охотно даю тебе свободу, поскольку знаю, что любой, кто попытается взять тебя в неволю, закончит нищим на пепелище. Полагаю еще, что ты некто высокого рода с Юга, поскольку такие умеют убивать и жечь, даже не пошевелив пальцем, добиваясь того, что за них все сделают. Мы, в этой стране, люди простые. Мы опасаемся королей, их интриг и искривленных законов. Потому — ступай как можно дальше, поскольку я чувствую, что ты один из них.

Так мы и уехали, оставив позади дворище Сверкающей Росой, которое теперь вновь сделалось дворищем Шагающего-с-Огнем, только что вырвали его ворота, некоторые строения лежали, сгоревшими в уголья, а в воздухе каркали стаи черных птиц и везде поднимался дым.

Люди Грифоны сердечно попрощались с нами и дали нам подарки, когда мы миновали их шатры и три массивные осадные машины, которые уже принялись разбирать и укладывать на телеги.

С перевала мы еще раз взглянули на долину, которую оставляли позади, а потом провели лошадей по каменистой тропинке до самой нижней долины. Там нас тоже встретила гарь и черные, сожженные хаты селян, лежащие рядком порубленные синие тела, обрызганные кровью, уже сделавшейся черной, плачущие женщины да карканье птиц. Мы проехали село, не потревоженные.

Проехали медленно и молча, но даже когда мы уже углубились в лес по тракту вдоль ручья, запах гари и карканье еще долго тянулись за нами.

Я чувствовал себя пустым, будто опорожненный кувшин.

Я получил, что хотел. Наши противники побеждены. Я видел окровавленную голову Смильдрун, лежащую на каменном подворье. Мы ехали на добрых лошадях, у нас было оружие, еда и железные браслеты, которые говорили, что мы — свободные люди, но все же я чувствовал пустоту.

Змея ударила. Укусила и впустила яд. А потом бесследно ушла.

Оставив пустую, сухую шкурку.

Меня.

Я знал, что должен отыскать моих людей. Что должен отправиться на север, к самому морю, найти свое предназначение, которое окажется избавлением для кирененцев. Но мне казалось это смешным и невозможным. Будто оно касалось кого-то другого.

Неволя изменила меня. Словно болезнь, которая может усиливать слабость в членах еще долго после выздоровления, оставляя человека слабым и неловким, как старик.

Еще пару дней назад меня могли пнуть и приказать делать что угодно, что пришло бы им в голову. Могли меня исхлестать плетью или убить. Я выносил ночной горшок Смильдрун. Я ел то, что оставили собаки.

А теперь я смотрел на мир с седла, и у пояса моего было оружие, а за мной тянулся след крови и сожженных домов.