Ярослав Гжендович - В сердце тьмы

Яблоко.

Я вижу вспышку, слышу треск, словно рядом бьет миниатюрная молния. Чувствую толчок в ладонь, и в ней оказывается яблоко.

Земное яблоко.

Красное, созревшее и твердое, пахнущее солнцем.

— Яблоко, — говорит Хатрун. — Смотри!

Я подношу его к губам, но прежде чем успеваю воткнуть зубы в кожицу и с треском оторвать сочный кусок мякоти — просыпаюсь.

И снова ночь. Девушки плачут.

— Она нашла тебя… — плачет Сильга. — Наше время подходит к концу…

Она прижимается и обнимает меня изо всех сил, словно я был кем-то близким, или она хотела попрощаться со мной. Отчаянно всхлипывает и вжимается в меня всем телом. Я глажу ее по спине, целую мокрые щеки и чувствую, что она вся дрожит.

Смотрю, как они шьют у огня при свете лампы. Это мужская одежда. Полотняные штаны, рубаха, шерстяной кафтан, жилет. Шьют они быстро, уверенными движениями, с умением, пробуждающим зависть. Мелькает костяное шило, сплетая косматую шерсть в длинные, до колена, носки. Собственно, чулки, если честно. По крайней мере теплые.

Синнья стоит на коленях на меховой шкуре у очага, кусочки кожи разложены вокруг нее, тут же шило с деревянной рукоятью и небольшой молоточек. Синнья делает сапоги. Большие, из мягкой выделанной кожи. Высокие. Как минимум, 45 размера.

Шьют они очень внимательно, обе склонены над работой и лишь украдкой то и дело утирают глаза.

Во всем остальном тут тихо и спокойно. Ветер воет в трубах, в очаге потрескивают поленья, успокаивающе и монотонно стучит дождь.

Но это какое-то неестественное спокойствие. Искусственное. Что-то висит в воздухе. Я сижу и смотрю в огонь или на ловкие пальцы Синньи и Сильги. Они спешат. Словно вечная дождливая ночь за окном подходит к концу.

Хатрун ждет меня на той же вершине, что и в прошлый раз. Ветер развевает ее волосы как пламя факела. Она сидит на своем троне и не говорит ни слова.

Только указывает пальцем на лежащий перед ней меч.

Я поднимаю его и не знаю, что дальше. Просто держу оружие и жду.

Хатрун принимается тихонько ныть на языке, которого я не понимаю. Впрочем, возможно, она просто использует сложные слова, которые я не в силах вспомнить, а то и никогда не знал.

Рукоять в моей ладони становится гладкой и холодной, принимается пульсировать, потом — корчиться. Я гляжу вниз и вижу, что держу за хвост змею. Живую черную змею, которая напрягается и свивается, будто зигзаг молнии. Треугольный абрис головы обещает ядовитые железы рядом с челюстью. По крайней мере — на Земле. Я видел, как здешние змеи скусывали кусочки мяса, в то время как наши обычно проглатывают жертву целиком.

Змея вьется в сторону моего запястья, поэтому я поднимаю руку и щелкаю змеей, словно бичом, после чего отпускаю ее на землю и растаптываю голову. Все это происходит за один миг, но когда моя нога отзывается резкой болью, я почти уверен, что змея меня укусила.

Нет. Просто змея уже не змея. Она подвижная полоса огня и жара. А я наступил на очаг.

— Как ты это сделала? — спрашиваю я и отряхиваю штанину. — Как ты превратила оружие в гада?

— Точно так, как ты получил яблоко. Нужно призвать изменение. Хотеть его и знать, в чем оно должно состоять. В точности. Ну, и быть там, где оно тебя услышит. Мне нельзя говорить ничего больше. Мне нельзя говорить подробно. Мне нельзя тебя ничему учить.

— Тех ты научила, — протестую я.

Она сжимает губы и медленно встает. Я вижу свет, мерцающий, как северное сияние, который охватывает Хатрун; вижу ее узкие, словно бойницы, глаза, до сего момента наполненные чернотой, но теперь разгорающиеся, словно ацетиленовая горелка. Длится это лишь миг. Один ужасный миг, а потом Хатрун садится. Огонь угасает.

— Это не я, — цедит она явственно и медленно. — И полагаю, что никто из таких, как я, хотя наверняка не знаю. Полагаю, они научились сами. Отличаются от тебя, хотя вы принадлежите к одному и тому же виду. Ты глядишь на мир таким, как тот есть, и стараешься справляться с ним, как умеешь. Ты предпочитаешь действовать. Если видишь нечто, чего не понимаешь, предпочитаешь до него не дотрагиваться. Отворачиваешься и уходишь. Предпочтешь не касаться, чем испортить. Веришь лишь в то, что имеет для тебя значение. Что можно использовать. Те — другие. Они не хотят проходить сквозь мир. Они хотят его менять. Им нет дела, поймут ли они что-то и не уничтожат ли это случайно, поскольку они уверены в своей мудрости. Верят в слова. Все описывают словами. Им нет дела до поступков. Они думают, что поступки — не главное. Совершают их мимоходом. Жаждут изменений, пусть бы те оказались больными. Ты изменения ненавидишь. Они ими питаются. Никогда не колеблются перед тем, чтобы призвать изменения, и им нет дела, что тогда случится. В этом разница между вами. Оттого они переворачивают мир вверх ногами, а ты не можешь управиться с обычным яблоком.

— Если ты — один из богов этого мира, отчего их не уничтожишь?

— Неважно, кто я такая. Это ничего тебе не даст. Я не имею права ничего менять по собственному разумению. Мне даже нельзя ничего тебе больше сказать.

— Я уже видел богов этого мира. Во сне. Ты тоже там была, Хатрун. В храме в Аль Хамме.

— Не обращай внимания на сны, — пожимает она плечами. — Если не понимаешь, что видел, лучше забудь.

— Как мог кто-то запереть тебя в клетке? Я спас тебя, Хатрун. Ты была меньше и куда более человеческой, а я тебя спас.

Она фыркает и снимает шлем.

— Скорее я спасла тебя. И продолжаю спасать. Запомни одно. Смотри на мир так, словно бы тот — мысль. Больше не могу тебя ничему научить.

— Мыслить сном? Нервью… Нерв…

— Навью? Нет, я имею в виду кое-что другое. Он настоящий, но всякая вещь в нем является и предметом, и мыслью.

— Почему ты не можешь говорить ясно?

— Потому что мне не разрешено. Таковы правила.

— А что будет, если нарушить правила?

— Равновесие падет. Случится настоящая война богов. Открытая, на уничтожение, а не такая, как сейчас. Или миру придется родиться заново. Придет вьюга беспамятства. Мертвый снег.

— Ты, конечно, не расскажешь мне, о чем речь?

— Ты сумеешь выжить, только если не будешь знать слишком много. Это не те вещи, которые имели бы для тебя значение. С тебя хватит и того, что у тебя есть союзники, но помочь они тебе не могут. Придется справляться самому.

— Если ты не можешь мне ответить или научить, то кто может?

Пожала плечами.

— Возможно, кто-нибудь из людей. Если найдешь таких. Отправляйся прямо на север, через лес, а потом — на восток, через горный хребет. Найдешь дом, в котором живет великий Песенник. Бондсвиф Оба Медведя. Люди приходят к нему издалека за советом. Возможно, он чему-то тебя научит. Ступай к нему и скажи, что хочешь познать песни. Возможно, он согласится.